Семен Юшкевич - Сумерки

Терзаемый стыдом, нет, чем-то высшим, ещё высшим, я остановился на пороге. Мать Алёши долго-долго оборачивалась, пока вся повернулась, обдала меня длинным, незначащим взглядом, и я услышал певучим рыданием произнесённый вопрос.

– Кто там?

– Это я, я… – дрожащим шёпотом ответил я, не сводя глаз с угла.

Там в углу лежал, белеясь, как ком снега, как саван, Алёша, а возле него стоял слепой, – отец ого. Старик бормотал что-то похожее и на молитву, и на мольбу, может быть совершал таинство, и было неземное в этой картине слепого отца и длинного, круглого кома снега.

– Я знаю твои мысли, – произнёс вдруг старик, обернувшись ко мне.

Он с ума сошёл! Я беспомощно оглянулся. Подавшись назад, – ужас мой был невыносимый, – я тихо выговорил, путаясь:

– Не пугайте меня! Я зашёл к вам погреться и посидеть с Алёшей.

Мать всплеснула руками, и звук этот, как мольба, пронёсся в тишине.

– Пусть он войдёт, – услышал я слабый голос Алёши.

Я спустился с первой ступеньки, со второй – и оглянулся. Опёршись о локоть, глядел на меня калека Саша, и глаза его как бы просили не страшиться.

Вдруг я услышал шёпот:

– Алёша умирает!

Я вздрогнул и обернулся. Старуха стояла подле меня, мотала головой и взгляд её по-прежнему был бесстрастный, ничего не значащий…

– Умирает? – тихо спросил я, похолодев. – Ужели я буду присутствовать при смерти? – всполошился я… – Это невозможно, – мелькнула другая мысль и оборвалась.

Меня била лихорадка. Что невозможно? Кто это сказал? О чём я думаю? Ведь это… смерть. Это… умирание? Как хочется и мне отдать свою душу, лежать в белом и… чтобы старик стоял подле меня…

– Здравствуй… – прервал мои думы, Алёша.

– Здравствуй, здравствуй… – прошептал я.

Лишь теперь я разглядел его лицо. Почему оно было синим, фиолетовым? Почему чёрные глаза так невинно, трогательно, и, нежно как никогда, смотрели на меня, на комнату, на старика? Я подошёл к нему, не зная что мне сделать, сесть ли подле, стать ли на колени и начать молиться.

– Я скоро буду «там»… – шёпотом, словно тайну открывал, выговорил он.

Он передохнул, – я ждал. Но напрасно, – он забыл обо мне.

– Последние дни Алёша всё время так, – сказал Саша громко, – начнёт и не кончит. Садись возле меня.

– Давно ли он… такой? – спросил я, усаживаясь на кровати.

– Богатым всё равно: давно ли, недавно ли… Не надо спрашивать: я сердитый! Ну да, я сердитый, – хмуро повторил он, – жестокое недовольство, страдание было в его голосе. – Вот так и сестрица Аннушка умерла, теперь он. И ничего нельзя понять! А Алёша всё про обман говорит. Обманул Бог, да не его. Вот оно что!

Старик зашевелился.

– …Я был «там», – как со сна выговорил вдруг Алёша, и все мы, кроме старика, встрепенулись. – Я был «там», – повторил он уже смеющимся голосом, – и буду «там»!..

– Довольно, – с мольбой произнёс слепой.

– Отец, жизнь – обман? Ведь ты так говорил? Отец, но Бог? Ты смеёшься! И Его нет… Так пойди посмотри, где стоит луна и скажи мне.

Он задумался… Мы ждали.

– Всё время так, – сердито повторил Саша. – Отец его погубил. Всё книжки, всё разговоры про ложь, да сказки. Человек – обман, кушать хочу – обман, а правда где? Вот с луной возился, с бесом, чёрт знает с чем, возился Алёша-то! Сам, как Отец людей, добрый, – а жил, будто один на земле. Будто никого! Да, испортил отец всех и меня испортит, – вот чего боюсь. Только мать ещё держится.

Наступила тишина. Огонь в лампе горел ярко, и в комнате не было теней. И чем больше я всматривался, вглядывался, тем несомненнее начинало казаться, что так должно быть наверху, таким должно быть нездешнее, истинное… Голова моя, словно надвое раскололась, каждая половина по-своему смеялась и смех был восторгом.

– Истина! – уверенно подумал я.

– Богатым хорошо, – пошептал Саша, и это подхватила старуха и однообразным голосом повторила:

– Богатым хорошо.

– Люди о хлебе должны думать, о живом, а тут ни о чём, кроме обмана, не слышишь, да о чертях. А я жить хочу!

– Я жить хочу, – как эхо отозвалась старуха.

Опять заколыхался белый ком и мы насторожились…

– Отец, мы идём к Правде, – ты так сказал? Отец, я вижу Правду…

– Алёшенька, – прошептал старик, – Алёшенька!..

– Отчего вы не пошли к моей маме, – произнёс я, когда Алёша замолчал. – Знаешь, – с жаром продолжал я, обращаясь к Саше, – ведь я его люблю… страшно! Я всё время думал о нём. Я хотел придти, но мне нельзя было. Я хотел сказать ему, что я его люблю, как брата… больше!