Борис Письменный - Берка - американец

люди. Возможно безбилетники, не мое дело. Битком самолет. Теперь кругом меня сидели эти - неизвестно кто, они смеялись мне в лицо и болтали без передышки. 'Мишигас' - сами говорят и сами же смеются. Мне то что - я не понимаю ни слова. А лететь еще было долго - часов семь, полный рабочий день в нашей зубопротезной клинике. Я совершенно не знал, куда себя девать. Они устроили себе кино, прямо в проходе. Это опять без перевода, очень мне это нужно! Я пошел в хвост и нашел моего ташкентца. Мы хотя бы могли по-человечески говорить, и ходили друг другу в гости.

Теперь, минуточку внимания! Был такой момент, я испугался. Кино кончилось. Еду больше не давали. Сказали - пристегнуть ремни, не шевелиться. По радио говорили что-то очень долго, много слов и, по-моему, взволнованно. Я заметил, что старушка-соседка вдруг закатила глаза, как покойница, и сложила ручки.

- Ну вот! - подумал я, - Здравствуйте, пожалуйста, Борис Исаевич. Нужно было тебе лететь, чтобы сразу попасть в катастрофу. Дурацкая затея с этой Америкой - беготня, очереди, всякие бумаги, вызовы в милицию... Что мне нечего было делать! Что я в этой Америке потерял! К слову сказать, и обошлось в копеечку - билет туда, билет сюда, подарки разные. Я, знаете, купил пионерские значки. Я не Ротшильд, не повезу им машину в подарок - у них там и так все уже есть.

На борту нашелся важный иностранный дипломат, он много летал, знал по-нашему и сказал так: - Ша, не трепыхайтесь! Нью-Йорк пока что не принимает.

Нет - так нет. Бывает. Мы должны еще покружить пока нас не позовут на посадку.

- Кружить? Как долго? - спрашиваю, - Минут десять, двадцать... Я не птичка, я хочу выйти сейчас же! Вам, может быть, это нравится, а мне это уже надоело!

Дипломат заявил, что ему приходилось кружиться часами. Так оно и вышло - почти два часа продолжалась эта пытка.

Но, что интересно, думаете, мы кружились? Таки нет. Самолет как летел, так и летел по прямой, никаких кругов, это вам не Парк Культуры и Отдыха. Постепенно снижались. Внизу показались дороги, дома и город. Америка. То видно, то - ничего, одни облака. Потом опять и крупнее. Вижу - садиться будем на булыжную мостовую. Булыжник, только цветной. Абсолютная чепуха. Но я уж просил - садитесь, на что вам угодно, только быстрей, я хочу выйти.

И вот - самолет покатился, я даже не заметил, как сели. Не успел порадоваться, вспомнил - мне же обратно в Рогалев лететь, и снова стало кисло. Кстати, катились плавно, никакого булыжника. Понял - это были машины вокруг аэропорта, тыща миллионов машин. Американцы пешком не ходят, все за рулем, правда, бегают много в трусах, но это другое - это для здоровья.

Три родственника меня встречали на двух машинах. Мне бы хватило одной. С моим чемоданчиком. Сразу сфотографировались - я был еще в шляпе с серой лентой, купил в Москве, в ГУМе, чтобы быть как американец. Смотрю, шляп там не носят. Так я снял, нет, так нет, больше я не надевал эту шляпу.

Юлик, сын тети Сони, открыл альбом заграничных снимков, завернутых по отдельности в целлофановый пакет. У него стали вырывать из рук, каждый хотел

посмотреть и проверить какие они цветные и гладкие. Берка отнял альбом, сказал: - Слушать, так слушать. Посмотреть успеете, я завтра туда еще не собираюсь. Я вам еще ничего и не начал...

- Вы думаете, что Нью-Йорк - это небоскребы? Чепуха! Забудьте, слушайте сюда - есть немного, только в самой середке. Моя Лора живет, где нет ни одного. У всех маленькие и похожие дома, так себе - дачки-с. Они мне говорили, тот лучше, тот хуже, я вам скажу - все дома одинаковые. Подвал и два этажа. Подъезжаете, ворота сами поднимаются, машина заходит. Чистенько и прилично. Внутри - как оперный театр - шторы с кистями, статуэтки, картины, бар и стойка. На столе - цветные бутылочки, присыпки, цветочки, сухое все чепуха. Еды нет.

Где хочешь, садись, выпивай, закусывай, никого не жди. Руки перед едой не моют, тапочки не переодевают - в уличной обуви идут по коврам. Интересное кино - руки мыть - необязательно, а целиком мойся каждый день. И каждый день - тебе новая

рубашка. Френк, Лорин муж, хоть убей, во вчерашнем костюме на работу не пойдет, переодевается, как артист. Много чудного. Не хочу критику наводить. Я делал как я привык - снял туфли, тапочки у меня всегда в боковом кармане, польские, импортные. Сполоснул руки, пошел поискать настоящей еды. Ни черта нет - одни приправы, подливки, горчица, я знаю! Я люблю горчицу, Соня знает, но, как вспомню американскую, меня тошнит. Спал я тоже как привык, открыл окна и спал, как следует. Американцы окон по-настоящему не открывают: везде у них крючки, болты, застежки и разноцветные провода - дотронься, заорет сирена, гвалт! - прилетит полиция.