Алексей Писемский - Старая барыня

- И теперь такая, - подтвердил я, - впрочем, ты про себя не рассказывай, а говори, как барышню украли, если знаешь.

- Знаю, все знаю, не такой человек Грачиха, чтоб она чего не знала, отвечала толстуха, ударив себя рукой по жирной груди.

- Украли! - продолжала она, встряхнув головой и приподняв брови. Хитрое было дело эким господам украсть. Старик правду говорил, что прежние баре были соколы. Как бы теперь этак они на фатеру приехали, не стали бы стариковские сказки слушать, а прямо, нет ли где беседы, молодых бабенок да девушек оглядывать. Барину нашему еще бы не украсть, важное дело... Как сказал он: "Друг Феденька! Надейся на меня, я тебе жену украду и первого сына у тебя окрещу!" Как сказал, так и сделал.

- Сделал?

- Сделал. Семь крестов носил он за свое молодечество, в полку дали! Тройка лошадей у него была отличнеющая, курьеркой так и звалась... "Моя, говорит, курьерка из воды сухого, из огня непаленого вынесет" - и вынашивала! Кучеренко, Мишутка был тогда, на семь верст свистал, слышно было; подъехали к Богородскому ночным временем, а метелица, вьюга поднялась, так и вьет и вьет, как в котле кипит. Мишутка сам после рассказывал: свистит раз, другой, нет толку - ветром относит. Свечка, глядят, горит еще в мезонине, а уговор такой с барышней был, что как свечка погаснет, значит, она на крыльцо вышла. Барин наш как шаркнет его по шиворотку. "Свисти, говорит, каналья, по-настоящему, по-разбойничьи!" Мишутка как верескнет, только грачи в роще с гнезд поднялись и закаркали. Глядь, свечка потухла. Федор Гаврилыч сейчас из пошевней вон, суметом через сад на красный двор и в сени. Глядит, барышня выскочила в одном капотчике. "Ах, говорит, душечка, Оленька, как это вы без теплого платья!" Сейчас долой с своих плеч свою медвежью шубу, завернул в нее свою миленькую с ручками и с ножками, поднял, как малого ребенка на руки - и в пошевни. "Пошел!" - говорят. Мишутка тронул было сразу, коренная хватила, трах обе завертки пополам. "Батюшка, барин, говорит, завертки выдали!" Барин наш только вскочил на ноги, выхватил у него вожжи да как крикнет: "Курьерка, грабят!" - и каковы только эти лошади были: услыхав его голос, две выносные три версты целиком по сумету несли, а там уж, смотрят, народ из усадьбы высыпал верхами и с кольями, не тут-то было: баре наши в первой приход в церковь и повенчанье сделали: здравствуйте, значит, честь имеем вас поздравить.

- Славно, старуха, рассказала! - воскликнул я.

- Э! - воскликнула, в свою очередь, Грачиха. - Ты разбери-ка еще эту старуху, меня все баре любят, ей-богу.

- Постой, погоди, - перебил я, - священник, значит, был уже подговорен?

- Не знаю, чего не знаю, так не скажу, не знаю, - отвечала Грачиха.

- Какое, сударь, подговорен, - начал Яков Иванов, как бы погруженный, по-видимому, в свои размышления, но, кажется, не пропустивший ни слова из нашего разговора. - Знавши нашу госпожу, - продолжал он, - кто бы из духовенства решился на это, - просто силой взяли. Барин ихний, Михайло Максимыч, буян и самодур был известный.

- Буян не буян, а вашей барыне, сколь ни обидчица она была, не уступал, извините нас на том. Тягаться тоже с ним за Полянские луга вздумала, много взяла! Шалишь-мамонишь, на грех наводишь! Ничего, говорит, ваша взяла, только смотрите, чтобы после рыло не было в крови...

- Кому-нибудь одному уж, сударыня, речь вести, либо вам, либо мне, возразил с чувством собственного достоинства старик.

- Перестань, Грачиха, - прикрикнул я, - рассказывай, Яков Иваныч.

- Что, сударь, рассказывать, - продолжал он, - не венчанье, а грех только был. Село Вознесенское, может быть, и вы изволите знать, так там это происходило; вбежал этот барин Михайло Максимыч к священнику. Отец Александр тогда был, Крестовоздвиженской прозывался, священник из простых, непоучный, а жизни хорошей и смирной. "Молебен, батюшка, говорит, желаю отслужить, выезжаю сейчас в Питербург, так сделайте милость, пожалуйте в божий храм". Священник" никакого подозрения не имевши, идет и видит, что церковь отперта, у клироса стоит какая-то дама, платком сглуха закутанная, и Федор Гаврилыч. Как только они вошли, Федор Гаврилыч двери церковные на замок и ключ кладет себе в карман, а Михайло Максимыч вынимает из кармана пистолет и прямо говорит: "Ну, говорит, отец Александр, что вы желаете: сто рублей денег получить али вот этого? Вы, говорит, должны сейчас обвенчать Федора Гаврилыча на Ольге Николавне, а без того мы вас из церкви живого не выпустим". Что тут священнику прикажете перед эким страхом делать? Стал первоначально усовещивать - ничего во внимание не берут, только пуще еще грозят.