Дмитрий Григорович - Деревня

Дарья и Василиса попались ему в сеничках.

— Ну, что? — произнесли тетки почти в одно и то же время.

— Отходит, — отвечал Григорий, натягивая узкий рукав на мощную свою руку.

Когда они вступили в избу, Акулины уже не было на свете.

На другой день рано утром отец Петр явился к Григорию в сопровождении дьячка, чтоб совершить панихиду над грешным телом жены его. Когда панихида была окончена, тело Акулины снесли в каморку, где назначено ему было пролежать еще до похорон.

…Вьюга не утихала; резкий морозный ветер не переставал наметывать груды снега и, казалось, еще усиливался с каждым часом; но Григорию нипочем была стужа и вьялица: он никак не соглашался отложить похорон. Немало твердили ему домашние: «Выжди немного; ишь какая посыпала погода, зги не видно. Эй, в сугробе засядешь!..» Григорий не слушался и норовил лишь, как бы скорее спровадить покойницу. По колени в снегу, он уже припрягал тощую клячу к оглоблям розвальней, на которых лежал длинный, живьем сколоченный гроб Акулины. Василиса и Дарья глядели с крылечка на его приготовления. Из избы слышались время от времени чьи-то стоны и вопли…

— Что не уймете пострела-то? — сказал наконец Григорий. — Ишь как воет…

— И то в каморку заперли, не унимается, — отвечала Дарья.

Когда все было готово, кляча взнуздана, а гроб привязан веревками к розвальням, Григорий замотал поводья к перекладине навеса и поплелся в избу. Вступив в нее, он снял с полки небольшой штоф, заткнутый грязною ветошью, и принялся цедить из него себе в горло; натянувшись вдоволь, он поспешил возвратиться к делу.

— Что ты, Гриша, пораскраснелся? — заметила Василиса, не покидавшая с сестрою прежнего своего места. — Выпил, что ли, для куража?..

— Маленько было, — отвечал тот, — ну, отворяйте же ворота…

Он приладился на край гроба, нахлобучив на глаза шапку, гаркнул: «Эй вы, поваливай!!», махнул вожжами и понесся по улице.

Вьюга злилась по-прежнему, дорогу заметало, целые горы снега рассыпались ему на голову. Григорий, ошеломленный вином, ни на что не обращал внимания и знай только хлестал и стегал несчастную свою клячу, которая то и дело вязла в оврагах… Вдруг, посреди завывания ветра и шума метелицы, ему послышались крики; он оглянулся: в мутных волнах между сугробами бежала сломя голову Дунька. Григорий приподнялся на облучке и погрозил ей. «Пошла, пострел, домой… пошла домой!.. Замерзнешь! Пошла домой!» — кричал он, принимаясь с б о льшим еще остервенением колотить свою клячу. Хмель, благо морозно было, успел уже обуять его; удары сыпались за ударами, лошадь несла его во всю мочь; изредка оборачивался Григорий назад… «Пошла домой, пострел!.. Пошла домой!» — горланил он; но ребенок не переставал бежать за ним с тем же криком и воплем. «Пошла домой! Вот я те… окаянную!» — продолжал отец. Дунька все бежала да бежала…

А вьюга между тем становилась все сильнее да сильнее; снежные вихри и ледяной ветер преследовали младенца, и забивались ему под худенькую его рубашонку, и обдавали его посиневшие ножки, и повергали его в сугробы… но он все бежал, все бежал… вьюга все усиливалась да усиливалась, вой ветра становился слышнее и слышнее; то взрывал он снежные хребты и яростно крутил их в замутившемся небе, то гнал перед собою необозримую тучу снега и, казалось, силился затопить в нем поля, леса и все Кузьминское со всеми его жителями, амбарами, угодьями и господскими хоромами…

1846

По(а)нёва — шерстяная домотканая клетчатая или полосатая юбка.

Коты — женская обувь, полусапожки с суконной оторочкой

Коклюшки — точенные палочки для намотки ниток и плетения кружев

Маркиза — наружный навес у окна из бумажной материи, для защиты от солнца

Жан (фр.).

У нее очень глупый вид (фр.).

Моя милая (фр.).

— Я же вам сказал, что она глупа (фр.).

— Да, но вы задаете ей такие вопросы… бедная девушка! (фр.).

Милый друг (фр.).

Тавлинки — плоские табакерки из бересты.

Гибанцы — крендели, витушки.

Саламата — кисель или жидкая каша из муки с салом.

Пенник — крепкое хлебное вино.

Жемки — пряники.

Боже, какой у нее несчастный вид!..(фр.).