Дмитрий Григорович - Деревня

— Стой, ребята! Стой!.. Гришка! Вот те Христос, отдерут, не на живот, а на смерть отдерут… Слушай! Ну… хошь аль не хошь?

— Ну что?.. Ну, хочу…

— Братцы! Уговор лучше денег, — продолжал тем же восторженным тоном дядя Сысой, — бог с ним… обидел он меня… уж вот как обидел… ну да плевать… выпустим его…

— Выпустите, братцы! Ну, за что вы меня тащите? Выпустите! Ей-богу, скажу спасибо…

— Э-ге!.. Даром кафтан-то у те сер, а ум-то, верно, не лукавый съел… ишь чего! А ты думаешь, спасибо, да и отбоярился?

— Чего ж вам еще?..

— Что больно дешево?.. Нет… ты, брат, вот что… Ну, да что с тобою толковать! Давай целковый!

— А отколе возьму его?..

— Не хошь?.. Тащи его, ребята, тащи!..

— Гришка, полно тебе артачиться! — сказал Петруха. — Хуже будет, шкурою ведь заплатишь… вот те Христос, такого срама нахлебаешься, что и!..

— Толком говорят тебе, откуда мне взять его?.. Ну…

— Врешь, чертов сын! У вас с бачкой денег много… недаром всю деревню вчерась угощали… Ну, хошь, что ли, говори?

— Ей-богу, дядя Сысой, провалиться мне сквозь землю, если есть такие деньги…

— Э! Ну, черт с тобой! Давай полтинник.

— Да нету, тебе, чай, говорят!

— Нету?.. Ну так тащи его, ребята… тащи, тащи, тащи!..

— Погодите… дядя Сысой… стойте… дайте вымолвить слово… пять алтын, по-моему, бери!

— Эк, ловок больно! Нет, этим обиды, брат, не вышибешь… Тащи его, знай, ребята, тащи…

— Ну, двугривенный… Вот как бог свят, больше нет ни полушки!..

— Ребята! — крикнул снова дядя Сысой. — Была не была! Возьмем с него двугривенный да магарычи в придачу… Идет, что ли?

— Отсохни руки и ноги, если у меня есть больше, — всего двугривенный…

— О! Еще скалдырничает… Так ты не хочешь?

— Не замай его, дядя Сысой, сам напоследях спокается…

— Вестимо! — вымолвил Федос.

— Черт же бы вас подрал! — сказал Григорий. — Ну, развязывай руки-то, что ль…

— Двугривенник и магарычи — слышишь?

— Ну, слышу!

— Идет?

— Ну, идет!

— Развязывай его, ребята! Давно бы так: кобениться еще вздумал… эх, жила, жила!..

— Да куда мы пойдем-то?..

— Вестимо, куда! Река, чай, не больно далече…

— К свату Кириле, что ли?

— А то куда же? Сегодня, кажись, еще базар…

— И то, ребята…

— Ступайте, братцы! — сказал Федос.

— А ты что?

— Я не пойду…

— Да куда те приспичило, на барщину разве гонят, черт?

— Свой пар, дядя Сысой, не пахан стоит…

— А у одного тебя не пахан он, что ли? Простоит вёдро, спахаешь…

— Вестимо, простоит вёдро; давно ли был дождь?..

— Полно, кум, пойдем!

— Идемте, что ли?

— Идемте…

— Погодите, куда вас несет?

— А что?

— Обогнуть, чай, надо дорогу…

— А пес велит нам идти по ней?.. — сказал дядя Сысой.

— А то как же?

— Что тут долго болтать… вот так всё прямо и пойдем… полем, как раз на реку выйдем…

— Э! Полем! А рожь, не видишь?

— Э! Рожь… Что, ребята, чего стали?

— Оно, вестимо, короче, дядя Сысой, полем-то, чай, выйдешь на забродное…

— Ну так что?

— А овсы господские…

— Овсы господские! А какой леший увидит нас? День, что ли? Ишь, только светает. И много помнем мы небось овсов-то господских… Да ну, ступайте, что ли!

— Пойдемте, братцы!

— Пойдемте!..

И все четверо свернули с дороги.

Дядя Сысой не ошибся; избранная им дорога сокращала путь по крайней мере целыми десятью минутами, что, впрочем, в ожидании магарыча не было безделицей. Вскоре путники наши миновали барский овес, расстилавшийся за ним ельник и вышли на берег.

Солнце только что показалось из-за темных гор, ограждавших противоположную сторону реки; ровная, тихая, как золотое зеркало, сверкала она в крутых берегах, покрытых еще тенью, и разве где-где мелькали по ней, словно зазубрины, рыбачьи лодки, слегка окаймленные огненными искрами восхода. Песчаный берег, по которому ступали мужички, незаметным, ровным почти склоном погружался в воду. Внизу, у самой подошвы его, возвышалась серая высокая изба, обнесенная с одной стороны плетнем, с другой сушившимся бреднем. На дощатой, заплесневевшей кровле этого здания возносился длинный шест с пучком соломы и елка, столь знакомая жителям Кузьминского и вообще всему околотку. Кругом по песку валялись без всякого порядка обручи и торчали порожние бочки, брошенные, вероятно, хозяином для просушки.

Несмотря на раннюю пору, перед крылечком здания уже толкалось немало народа, и товарищам дяди Сысоя надо было выждать, прежде нежели войти под гостеприимный кров.

Тут стояли мужики с возами, мельники из соседних деревень с мукою и рожью, высовывались кое-где даже бабы; виден был и купчик с своею бородкою и коновал с своими блестящими на ременном поясе доспехами, но более всех бросался в глаза долговязый рыжий пономарь с его широкою шапкою, забрызганною восковыми крапинами, который, взгромоздившись, бог весть для чего, на высокий воз свой, выглядывал оттуда настоящею каланчою.