Михаил Пришвин - Кощеева цепь

- Необходимо свидетельство о говении, - говорила тетушка Калиса Никаноровна, - неужели он у тебя еще не говел?

- Не говел, - какие у него грехи, вот еще глупости!

- Ну, да, конечно, ты ли-бе-рал-ка, а все-таки без свидетельства в гимназию не примут. Веди сегодня ко всенощной, сговорись с попом: он как-нибудь завтра его исповедует.

Какая-то не то музыка, не то работа большой молотилки чудилась теперь Курымушке, но совершенно не так, как в деревне: там гудит на гумне молотилка, а в саду сами по себе птицы поют, - тут все и ездят, и ходят, и говорят под эту музыку. Не успел о чем-нибудь подумать, как уже это прошло, и под музыку началось думанье о совершенно другом: в голове стало тоже все быстро крутиться, как в молотилке.

Даже и в соборе это не остановилось, - напротив, тут уже совсем разбежались глаза - столько людей! и между ними дорога малиновая уходит к золотым воротам, слышится оттуда ангельское пение, и батюшка в золотой ризе копается над чем-то - чудесно! Хотел Курымушка о чем-то спросить мать, оглянулся, а ее нет как нет! Спросил господина, тот улыбнулся и ничего не сказал. Другой показал на малиновую дорогу, и Курымушка по дороге этой идет вперед, всех спрашивает: - "где моя мама?". Ничего не отвечают, а только улыбаются, а он все дальше и дальше идет по малиновой дороге, и страх, похожий на прежний детский в лесу, одолевает его: он один среди этой толпы, где никто не знает ни его, ни его маму. Вот эта малиновая дорога ступеньками поднимается к золотым воротам, туда, конечно, надо итти, узнавать у батюшки, тот все должен знать. Со всех сторон, слышит, кричат: - "куда, куда, вернись, стой!", но это ему только ходу поддает, он почти бежит к батюшке для защиты от страшной толпы. И когда он прошел в Царские врата, - "ах!" кто-то сзади, кто-то фыркнул, - батюшка обернулся, спросил:

- Тебе что, мальчик?

- Маму потерял, - ответил Курымушка.

И только это сказал, мамин голос зовет: - "иди, иди сюда скорей, я тут!". Хотел броситься назад, но батюшка ухватил его сзади за пискун-волос, потом за руку, ведет его куда-то, ставит перед иконой на коленки, велит строго положить двенадцать поклонов. - "Господи, милостив буди мне, грешному", шепчет Курымушка свою любимую молитву. Через какие-то боковые двери батюшка ведет его, и тут ожидает мать.

- Что же он у вас, неужели в церкви никогда не бывал? - спросил батюшка.

- Мы в деревне живем, - конфузливо ответила мать, - в городе он никогда не бывал.

- Ну, ничего, - заметив смущение матери, сказал батюшка, - всему свое время; а признак хороший, через Царские ворота прошел, он еще у вас архиереем будет.

- Архиерей, архиерей! - засмеялись на клиросе певчие.

И пока шли до самого своего места, везде смеялись и шептали:

- Архиерей, архиерей!

На другой день Курымушка был опять в соборе, но все было тут по другому: ни малиновой дороги, ни огней, ни толпы, и только черные старушки в мантильках с гарусом впились кое-где глазами и сердцем в иконы. Курымушка и себе стал, подражая старушкам, так же впиваться в иконы, а мать ему тихо шептала, что на исповеди все нужно открыть, все грехи, все тайны. Вот думать про это стало почти непереносимо, - разве можно так вдруг все и открыть, а если что-нибудь забудешь?

- А если забудешь, - спросил он, - господь покарает?

- Забудешь, ничего, - ответила мать, - а будешь помнить, да утаишь, то покарает.

Но легче не стало от этого: "захотеть", - казалось ему, - можно все вспомнить, а можно не захотеть и будто все забыл; как же тогда быть, за это покарает господь, что захотел или не захотел".

- Надо полное раскаянье, - сказала мама.

- С чего же начать?

- Батюшка сам тебя спросит, и ты ему отвечай на все: - "грешен, батюшка".

Вот это очень хорошо, это твердо запомнил Курымушка и спросил последнее:

- Если я не грешен и скажу "грешен, батюшка!", за это покарает господь?

- Нет, это ничего, мы во всем немножко грешники.

Тогда из боковой двери вышел батюшка в черном, кивнул головой, мать сказала сначала "иди!", а потом: - "стой, подожди, вот возьми двугривенный и отдай батюшке за исповедь".

Так, было, с этим "грешен, батюшка!" все хорошо наладилось и вдруг этот несчастный двугривенный все дело испортил, явилась дума: "когда отдать его и как отдать, а главное, если надо говорить "грешен" и открываться во всем, то как в то же время держать в зажатой руке двугривенный и думать, как его отдать".

- Веруешь в бога? - спросил батюшка.

- Грешен! - ответил Курымушка.

Священник, будто, смешался и повторил:

- В Бога Отца, Сына и Святого Духа?