Михаил Прудников - Особое задание

В замысел посвятили Лещевского. После пыток в гестаповском застенке, после всех волнений, связанных с побегом, Адам Григорьевич еще не совсем оправился.

Столяров попросил Скобцева, чтобы хирургу назначили усиленный паек: за два месяца тюремного заключения Лещевский исхудал до неузнаваемости. Но врач попрежнему был полон решимости и мужества.

- Что я буду делать в отряде? - спросил он Алексея в первый же день.

- Отдыхать, - ответил тот. - Пока только отдыхать, дорогой доктор, а потом дела найдутся.

- Но не могу же я быть нахлебником?

- Не волнуйтесь. Вернете долг, когда встанете на ноги... А теперь дышите воздухом, отсыпайтесь. В землянке хоть и сыровато, но спать можно спокойно, фашисты сюда и носа не кажут.

Однако вскоре после этого разговора Алексей уэнал от комиссара отряда, что хирург уже оперировал в санитарной палатке раненого в ногу партизана.

- Так он же сам еле на ногах держится! - удивился Столяров.

- Я пытался его отговорить, - сказал комиссар, - но он замахал на меня руками и заявил, что работа для него - лучшее лекарство.

И вот теперь Лещевский, смущенно улыбаясь, появился в землянке Столярова. Ссадины на лице хирурга уже заживали, но некоторые еще были заклеены пластырем.

Алексей решил сделать вид, что он ничего не знает о подпольной практике своего друга, и приступил к делу.

Поначалу он спросил врача, есть ли в немецком госпитале человек, заслуживающий доверия.

- Я имею в виду русских, конечно. Там ведь есть врачи из военнопленных, вольнонаемные сестры и санитарки. Вы ведь всех знаете?

Лещевский ответил, почти не задумываясь.

- Самый порядочный там, на мой взгляд, Солдатенков. Михаил Иванович Солдатенков.

- Кто он? - поинтересовался Алексей.

- Терапевт. Капитан медицинской службы. Попал в плен под Могилевом.

- Адам Григорьевич, здесь дело очень серьезное.

Вы за Солдатенкова можете поручиться?

- Как за себя! - твердо ответил врач. - Мы были откровенны друг с другом. Он так же, как и я, очень мучился, что ему приходится работать на немцев. Собирался бежать к партизанам, но не знаю, удалось ли ему... Если он еще в госпитале, я могу сам пойти к нему и обо всем, что вам нужно, уговориться...

- Нет, - возразил Алексей. - Вам в город идти нельзя. Мы найдем другой способ связаться с Солдатенковым.

Когда Лещевский уже был у выхода из землянки, Алексей все же не удержался и, улыбнувшись, спросил:

- Ну, как прошла операция? Руки не дрожат?

Лещевский с трудом раздвинул в улыбке разбитые губы.

- Уже донесли? Ну да ладно, от вас все равно ничего не утаишь... Так вот, прошла успешно... И руки не дрожат!

Поговорить с Солдатенковым поручили Шерстневу.

Когда Тимофей сообщил, что врач обещал свое содействие, Алексей передал "полицаю" еще одно задание:

во что бы то ни стало добыть фотографию лежавшего в госпитале курсанта. Но, естественно, сделанную еще до несчастного случая, изуродовавшего его. Задача была чрезвычайно сложная. Шерстнев ничего не обещал, в госпитале скорее всего документов обгоревшего не было. Его фотография могла быть только в секретной картотеке гестапо или абвера. Впрочем...

...Связного из города ожидали с нетерпением. Он появился в лагере морозной зимней ночью и откуда-то изпод подкладки пальто достал аккуратно завернутую в бумагу фотографию, наспех сделанную копию.

Алексей, Геннадий и Валентин склонились над снимком. С него смотрел на них человек лет тридцати, светлоглазый, русоволосый, с довольно красивым, правильным лицом. На обороте был отмечен рост, указан возраст...

После разговора в землянке со Столяровым хирург замкнулся, стал избегать товарищей. Геннадий Колос как-то вечером заглянул к Лещевскому потолковать о медицине, но тот встретил его сдержанно, даже сухо и на все вопросы отвечал односложно, так что через четверть часа Колос выскочил от врача в полнейшем недоумении.

- Что с нашим лекарем творится, не пойму, - сказал Геннадий Алексею.

- О чем ты?

- Да какой-то он чудаковатый стал. Хмурится, глаза в сторону отводит. Устал, что ли...

Алексей задумался.

- А ведь, кажется, я промашку дал, - проговорил он наконец. - Мы с тобой кое-что не учли, Геннадий.

- Что именно?

- Того, что Лещевский - человек тонкий, чрезвычайно восприимчивый и легкоранимый.

- Он обиделся на что-нибудь?

- Думаю, так. И, пожалуй, он по-своему прав.

- В чем же прав-то?

- Как ты думаешь?

- Ну, сдали нервы, переутомление...

- Может быть, но не только.

- Что ж тогда?