Сулейман Рагимов - Сачлы (Книга 3)

Ночь была безветренная, сравнительно теплая, и все-таки хорошо, что Хосров догадался, пока одевалась Рухсара, разбуженная им, забежать к себе домой и захватить овчинную безрукавку матери.

"В горах будет холодно, особенно под утро...- рассудил Хосров; это он, горец, знал по личному опыту.- Рухсара может замерзнуть..."

Утра для этого ждать не пришлось. Едва они, выйдя из городка и спустившись по крутой, извилистой дороге, очутились в широкой долине реки Акеры, Рухсара начала зябнуть.

- Холодно! - призналась она своему провожатому, который безмолвно шел рядом с ней.- Надо было мне надеть под пальто шерстяную кофточку. Как я не сообразила?!

Хосров остановился, достал из хурджуна, притороченного к седлу лошади, которую он вел в поводу, овчинную безрукавку и молча протянул девушке.

Рухсара на миг растерялась, но безрукавку взяла. Для нее были неожиданными внимание и заботливость ее серьезного спутника. Безрукавка оказалась ей в самую пору, плотно облегла ее худенькую фигурку поверх демисезонного пальто.

И сразу же ей стало тепло и уютно. И даже захотелось заговорить с этим спокойным, сдержанным молодым человеком, который, хоть и был немного скован, смущался ее (Рухсара это угадывала каким-то внутренним чувством), однако держал себя с большим достоинством.

Они все еще продолжали стоять на дороге, освещенной луной. Сакил изредка пофыркивал, тянулся мордой к траве на обочине.

- Это ваша безрукавка, Хосров? - спросила простодушно Рухсара, вскинув глаза на своего провожатого, которому она едва доставала головой до подбородка, и тут же сама поняла нелепость вопроса; она словно впервые увидела мощный торс этого человека, в ладной гимнастерке, с ремнем наискось через грудь, с коротким карабином за спиной.

Хосров сверху вниз смотрел ей в лицо серьезным, немного грустным взглядом, медленно покачал головой:

- Нет, Рухсара, безрукавка не моя. Она - мамина.- Хосров вдруг весело, по-мальчишески рассмеялся: - Да разве эта штука налезет на меня?.. Она впору ребенку!

Рухсара тоже заулыбалась. Однако была смущена. Сказала тихо, чтобы хоть что-то сказать:

- Как же она тогда оказалась у вас в хурджупе?

- Я взял ее для вас,- просто ответил молодой человек.- Знал, что в горах будет прохладно.- И, протянув руку, сказал:- Давайте, Рухсара, ваш чемоданчик, пусть Сакил помогает нам, потрудится.- Девушка молча повиновалась, а Хосров, укладывая чемоданчик в хурджун, продолжал: - Конь идет за нами и, наверное, удивляется, думает: почему это они, странные люди, не сядут на меня? - Он ласково похлопал Сакила по шее: - Верно, дружище, удивляешься? - Помолчав, добавил шутливо: - Ничего, погоди, придет и твой час - сядем на тебя!.. А пока, Сакил, наслаждайся природой, любуйся лунной ночью,. дыши горным воздухом!.. Тебе это тоже полезно, как всякому живому существу!

Они снова двинулись. Приглушенный расстоянием гул Акеры походил на монотонную песню. До реки было более полукилометра.

"Он взял безрукавку специально для меня,- думала Рухсара.- Какой молодец!"

Ей было и неловко, и в то же время приятно, что о ней позаботились. Пожалуй, больше приятно, чем неловко. Она ощущала, как к сердцу ее подступила теплая волна, порожденная чувством признательности к Хосрову.

И девушке вдруг вспомнился день, когда ее вызвал к себе на допрос следователь прокуратуры Алияр...

Она, униженная, оскорбленная, растерянная, сидит, как преступница, на табурете посреди комнаты, а он, следователь Алияр, плешивый, неприятный, с серым, испитым лицом, блудливыми, маслеными глазками, задает ей вопросы, стучит костяшками пальцев по столу, одергивает ее, покрикивает на нее, называет ее то "гражданкой Алиевой", то "обвиняемой" - допрашивает ее. Затем он вызывает "свидетелей" ее "преступления" - больничного завхоза Али-Ису и исполняющую обязанности заведующего райздравотделом Гюлейшу Гюльмалиеву, которые "изобличают" ее, а в действительности клевещут, льют на нее всякую грязь и в конце концов подписывают акт, где говорится, что "...секретарь исполкома Абиш Алепеш-оглу по ночам тайно гулял с Рухсарой Алиевой, она же Сачлы..." и что "...во время любовной игры Абиш порвал шелковую кофточку Рухсары..." и так далее и тому подобное. Она оправдывается, говорит, что все это ложь,- ей презрительно смеются в лицо, издеваются над ней, оскорбляют ее... Сломленная, повергнутая в отчаяние, она плачет - над ней продолжают измываться, ей грозят обыском, да еще при участии понятых... Она начинает умолять Алияра, просит не ходить к ней домой, не производить обыска (ведь кофточка действительно порвана и лежит в ее чемоданчике под кроватью; та самая кофточка, которую разорвал на ней пьяный Гашем Субханвердизаде, когда она отбивалась от него в его доме), в отчаянии протягивает к следователю руки, признается: "Да, кофточка порвана, но я не знаю никакого Абиша!" Алияр ехидно ухмыляется, заявляет ей: "Оставим на время вопрос об Абише в стороне!.. Вы, гражданка Алиева, безусловно, виновны в лживых показаниях, вы хотели направить следствие на неверный путь, вы пытались обмануть представителя государственной прокуратуры... Вас следовало бы арестовать, но я отдам вас на поруки, если кто, конечно, согласится поручиться за столь лживое, коварное существо!" И тогда стоящий у двери Хосров, вызванный затем, чтобы сопровождать следователя в больницу для произведения обыска в комнате "гражданки Рухсары Алиевой", неожиданно вступается за нее: "Готов взять баджи на поруки!" Алияр выходит из себя, пытается запугать молодого человека, отчитывает: "Занимаемая тобою должность не дает тебе такого права, к сожалению... Вы обязаны преступников привлекать к наказанию, а не выпускать их на свободу!" Хосров продолжает защищать ее, возражает следователю: "У меня есть гражданские права. А кто преступник - еще надо доказать! Весь город любит Рухсару-ханум, верит ей, люди толкаются, чуть не дерутся, чтобы попасть на прием к ней". Затем взбешенный следователь звонит по ее просьбе жене Мадата Афруз-баджи, и та тоже присоединяется к Хосрову в его заступничестве за нее...