Василий Немирович-Данченко - Страшные люди

- Тише, а то нас услышат.

— Что же ты кричишь сам? Потом кому слышать? Птице? — засмеялся Сулейман.

— Я видел твоих. За стеною.

Он встрепенулся и зорко взглянул мне прямо в глаза.

— Кого?

Мне кажется, я до сих пор слышу, как заколотилось его сердце.

— Молодого лезгина. Он назвал себя Ибрагимом. Тонкий такой. И кинжал у него в золоте.

— Ну! а ещё?

— Старик… страшный, у него бельмо на глазу.

— Страшный? Абдул. Он моих детей нянчил. Что ж они тебе сказали?

— Велели передать вот… верёвку…

Я вдруг завертелся на месте, как волчок. Это он свивал с меня её. Как он успел спрятать её на себе, — не знаю. По крайней мере, когда я наконец повернулся к нему, — у него в руках ничего не было.

— Только это?

— Нет, вот ещё.

Тонкая пила, точно змея, вилась вокруг моей ноги. Он и пилу снял с тою же ловкостью.

Видимо, кровь ему ударила в голову. Вскочил, пробежал по площадке, взглянул за стену, в бездну, — точно спрыгнуть собирался, потом схватил меня на руки, поцеловал…

— Ты мне жизнь спас. Орла нельзя держать в курятнике, — умрёт. Помни одно, ты ничего дурного своим не сделал. Свободный — я не буду драться с русскими, их не осилишь. Я уйду в Турцию, а мой аул, как Елисуй, Барчалы и многие другие, принесут покорность. С вами лучше жить в мире. Я не могу… и ухожу…

— Тебе велели передать; жди ночью, когда три раза крикнет ястреб.

— Ну?

— Там старик с бельмом и Ибрагим будут ждать тебя… и лошади.

— Уйди теперь — и молчи. Я не могу. Должен один остаться. А то у меня тут разорвётся! — указал он на грудь. — Ещё раз… хотел бы, чтобы судьба помогла мне отплатить тебе так же… Носи моё кольцо, когда-нибудь оно понадобится. Почём знать, может быть, мы ещё встретимся… Будешь большим, — помни: позовёшь меня, где бы я ни был, приду… Да хранит тебя Аллах. Ты вырос в его глазах, потому что оказал милость пленному. Прощай, прощай!..

Геройство кончилось, началась очередь вишнёвого варенья.

Я бежал домой, забыв и «Чёрную Пантеру», и «Рыцаря Красного Щита». А что, как мама уже сварила варенье и отдала пенки людям? Чёрт возьми, это уж пахло серьёзным. Целому Дербенту было известно, что пенки — мои. Это была собственность, освящённая обычаем. Запыхавшись, я перескочил через порог калитки и под ярким, точно лакированным гранатником увидал наклонившуюся над медным большим тазом мать. Острый запах вишен, варившихся в сахаре, ударил меня в нос. Я различил бульканье пены розовой, вскипавшей и пузырившейся над вишнями. Кругом, жужжа, вились пчёлы, пахло жасминами; мать была вся красная.

— Что, прилетел? — засмеялась она, увидев меня.

— Нет… я так… за книгой.

— Нечего врать. Бери. Вот тебе в блюдечке.

Повторять незачем было…

Я присел.

Вспомните ваше детство! Разве в целом мире есть что-нибудь лучше пенок от вишнёвого варенья? Если есть, — назовите… А я не знаю. Я помню, на другой же день я изумил диакона:

— И вовсе не за чечевичную похлёбку Исав продал своё первородство.

— А за что ещё?

— За пенки от варенья…

— Вот и видно, что ты лакомка.

Это я-то, совместивший в себе Ричарда Львиное Сердце с «Чёрной Пантерой»!

Через несколько дней как-то выбежал на улицу.

Старуха — нос крючком, борода стручком, — подкралась ко мне кивая и улыбаясь беззубым ртом.

— Баранчук… а баранчук…

— Ну?.. Ты к нам поди, у нас на кухне тебя накормят.

— Я не нищая. — И татарка выпрямилась. — Я милостыни не прошу, — у сына живу и каждый день жирный плов ем…

— Чего же тебе надо?

— Сулейман!

Имя было в достаточной степени магическое.

— Тебе старик обещал дать знать…

— Ну!

— Сегодня… под той скалой, где главная башня. Ночью!

Когда я опомнился, — старухи след простыл.

«Страшные люди» исполнили слово и предупредили меня.

Я опрометью бросился домой.

— Мама, дети Искендер-бека зовут меня вечером к ним.

— Хорошо… Скажи, что может быть, и я приду.

Это вовсе не входило в мои планы.

— У них будут одни мальчики.

— А я — девочка? Разве я к вам? Я к его Арсалан.

Так звали жену Искендер-бека.

— Ну вот.

— Ты кажется недоволен?

— Разумеется. Разве большие что-нибудь понимают? Они только помешают нам играть. Большие ничего не понимают.

— Да играйте, Господь с вами. Мы будем в комнатах, а вы в саду.

— Всё-таки!

А что «всё-таки» — молчал. Нельзя же было крикнуть ей: ты мне помешаешь видеть, как Сулейман бежит из крепости.

Через час я опять вернулся.

— Мама, я ошибся.