Василий Немирович-Данченко - Есть нечего!

Положение Самурского укрепления с каждым днём становилось всё ужаснее и ужаснее. Дошло до того, что комендант должен был собрать вечером у себя офицеров.

Все были покалечены. Роговой едва вошёл и тотчас же должен был опуститься в кресло. После раны его мучила лихорадка, рука была перебита у плеча. Пуля ещё сидела в левой ноге, и он ходил, опираясь на костыль… Незамай-Козёл, весь в шрамах и царапинах, угрюмо ждал коменданта… Шашка взбалмошного лезгина украсила потомка славных запорожцев неопасною, но громадною раной через весь лоб… Кнаус тоже был молчаливее обыкновенного… Сюда же пригласили и Хаби-Мехтулина, как уже представленного за отличие в прапорщики…

Брызгалов вышел суровый и молчаливый…

Он долго сидел без слова, потом, точно опомнившись, скороговоркой произнёс:

— Извините, господа, — не предлагаю вам ничего… У нас нет ни крохи…

И опять смолк.

Кнаус кашлянул. Брызгалов поднял на него вопрошающий взгляд и тотчас же опустил его… Странно было видеть выражение непреклонной решимости на этих измученных истомлённых лицах.

— Господа! — наконец, начал комендант. — Я вас пригласил на военный советь… Наше положение безвыходно… Есть нечего… Люди утомлены и голодны… Завтра Шамиль набросится на нас со всеми своими силами…

Такая тишина стояла кругом, что можно было слышать пение цикад в вершине чинары…

— Я получил уже сведения об этом… На утро — с восходом солнца — он назначил общий штурм крепости. Костры их придвинулись. Отдельные отряды почти у стен… Они уже не считают нужным бояться нас. Кабардинцы раскинулись ближе пушечного выстрела и бесцеремонно зажгли огни. С юга на нас идут хунзахцы и дидойцы. Их тоже придвинули так, что наши часовые на башне слышат их разговоры, разбирают отдельные слова…

Он утомлённо опустил голову… Видимо, собирался с силами…

— Речи о сдаче не должно быть… Мы все умрём, как приличествует воинам Российские державы… Итак сдачи не может быть!.. Я не допущу её, хотя вместе с нами (у него дрогнул голос) погибнет и моя дочь… Но драться мы тоже её в состоянии. У многих солдат ружья валятся из рук. Нет силы ни у кого… Что нам делать? Хаби-Мехтулин как младший, с вас начинаю, что вы скажете?..

— Я буду драться…

— Хорошо… А вы, Роговой?..

— Умрём, Степан Фёдорович, и только… О чём же толковать?..

И он устало опустился опять…

— Штабс-капитан?..

Незамай-Козёл приподнялся.

— По моему мнению… следовало бы выйти всем и постараться пробиться через них, паршивцев.

— Пробиться нельзя… — коротко ответил Брызгалов. — Лезгинцы перехватают нас руками как кур. Мы не далеко уйдём. Пробиться нельзя. Теперь их здесь более 18.000… А нас слишком мало — раз, и мы истощены голодом — два…

— Всё одно… Они нас и в крепости перехватают…

— Я имею план… Вы, господа, решились умереть и не сдаваться?..

— Неслыханное дело, класть оружие перед горцами.

— Ну так вот… Мы отступаем к пороховому погребу… В ту минуту, когда неприятель ворвётся; — мы отбиваемся около погреба… сколько можем, чтобы в наше бедное Самурское укрепление набралось побольше врагов… Я буду в погребе и…

— Ура! — крикнул Незамай-Козёл, да так, что забывшаяся было в тяжёлой дрёме Нина, рядом, вздрогнула и широко открыла впалые глаза…

Но там было опять тихо, и только ровный медленный голос отца её раздавался среди общего молчания… Нина взглянула в окно. Широко и ровно струился в комнату лунный свет, рисуя параллелограммы окон на полу. Вон в одном чёрною тенью отразилась какая-то ветка и колышется в окне, и на полу колышется. Тёмное пятно проплыло по полу… Должно быть, между луною и окнами пролетела сова…

— Вы меня поняли, господа?.. Приготовьтесь к смерти!.. Мы не сдаём крепости… Я в последний момент взорву её вместе с оставшимися в живых нашими товарищами и массами ворвавшихся горцев. Нам остаётся теперь одно — слава в потомстве и молитвы в настоящую минуту… Прощайте, господа!

И, не подав никому руки, такой же суровый и решительный он повернулся и пошёл к Нине…

— Ты не спишь, голубка?

— Нет…

— Прости меня… Я погубил тебя… Я не должен был вызывать тебя сюда…

И он устало опустил голову на руки.

— О чём ты, папа? Как тебе не стыдно!.. Разве я не должна быть там, где ты?..

— Нам надежды не осталось вовсе… Завтра последний день… Приготовься!..

— К чему?.. — Нина приподнялась в постели на локте и обернула бледное лицо к лунному свету.