Василий Немирович-Данченко - В освобождённой крепости

— «Со святыми упокой». Подлинно отец нашему брату был… Не выдавал… Ему и смерть-то легка будет… Потому Господь его и судить не станет. «Ты, — скажет, — не осуждал и Я тебя оправдаю!..»

Сбросил с усов слезу и, грозно на что-то нахмурясь, вышел вон отсюда.

Днём несколько раз служили панихиды… За солдатами даже крепостные псы бежали сюда и только останавливались у паперти — сидели, опустив лохматые головы, точно и они поминали добром и сердечною грустью боевого товарища. Нина входила, когда никого не было. Она со слезами в глазах думала о храбром офицере, несколько смешном сначала, всё декламировавшем из «Библиотеки для чтения» и на первых порах так бескорыстно любившем её и так героически боровшемся на этих облитых кровью стенах… «Бедный, бедный», — шептала она про себя, и ей приходило в голову, какие тысячи таких невидных и никому неведомых героев гибнут в горах и трущобах Кавказа. Что за чудные страницы можно было бы написать о их подвигах! Но кто их расскажет родной стране, кто, кроме ветра, пробегающего по зорям синими ущельями, видел и знает их забытые могилы? Только товарищи вспомянут порой: «Бравый офицер был» и ни слова больше, потому что кто ж здесь не бравый офицер? Кто ж из них не способен на такую же смерть? «Бог им счёт ведёт, — сказал раз при ней старый солдат. — Оно и лучше, что люди не славят, там за всё заплатится». И она пристально вглядывалась в это лазурное, бездонное, мистически загадочное «там», полное тишины, света, блаженного покоя, и её самую тянуло туда; казалось, что она тотчас же встретит в ней, в этой лазурной бездне всех, кто был ей так дорог, и кого уже нет с нею. И первую — свою мать!.. Она молилась и ей, звала её и верила, что «святая женщина» сошла сюда и новопреставившимся помогает в новом чудном и таинственном мире. Роговой лежал один, — ему не удалось быть вместе со своим приятелем — Левченко… Левченко, когда ему лезгины отрубили голову, был так искрошен их шашками, что его нельзя было и отличить от других мученически погибших защитников Самурского укрепления. Одну голову его нашли, скатившуюся в ров за стены. Она страшно смотрела на подходящих солдат; те, простясь, завернули её в платок и принесли в крепость. Останки Левченко сложили в общую могилу.

— Не стало нашего охотничка!

«Филат» всю ночь выл над ним, царапал землю, лаял в неё, уткнувши морду вниз, будто хотел разбудить приятеля, — но на другой день успокоился: «Все де там будем», и отдыхал у пушек.

К вечеру третьего дня в крепость прибыла оказия.

Она давно ждала возможности прийти сюда.

В крепости радостно вздохнули. Ещё бы — значит, обычное течение дел вполне восстановилось, и укрепление переходило таким образом на мирное положение. Всю ночь Брызгалов просидел за составлением подробной реляции, целый день её переписывал писарь, и к следующему она была готова. Накануне, за ужином, Степан Фёдорович посоветовался с уцелевшими офицерами и позвал к себе в кабинет Амеда.

— Завтра я пошлю тебя в Тифлис.

— Слушаю-с.

— Ты явишься к главнокомандующему. Я тут пишу и о тебе… А там будет, что Бог даст… Я доволен тобою как солдатом… И люблю тебя как сына!

Амед быстро поклонился и поцеловал Брызгалову руку.

— Ну, Бог с тобой… Счастливой дороги… Передай его светлости бумаги и сумей рассказать подробно обо всём, что ты здесь видел, испытал и слышал… Прощай!.. Тебе надо отдохнуть.

Но отдыхать Амед не пошёл.

Ночь была ясная, светлая, серебряная ночь… Тени ложились черно и резко. Какими-то призрачными маревами чудились вершины гор кругом. Тихо шумел Самур у стен крепости… Амед прошёл к окну Нины… Ему почудилось что-то белое в нём… Он выступил на освещённое луною пространство, так что Нина его увидела.

— Амед, подойдите сюда…

Он приблизился к окну, наивно схватясь за сердце. Ему казалось, что оно разобьёт ему грудь.

— Вы завтра едете?

— Да…

— Отец представил вас к офицерскому чину. Вы знаете, что делать в Тифлисе?

— Знаю.

— Просите светлейшего быть вашим крёстным отцом, тогда все ваши родные поневоле помирятся с вами.

1902