Василий Немирович-Данченко - Последняя ночь аула

— Конец Салтам приходит!

Тихо-тихо заходило солнце. Запад весь тонул в океане розового пламени. Оно охватывало горы и утёсы, по их стремнинам ползло вниз, зажигало туманы, висевшие над глубокими долинами, искрилось в тонких нитях водопадов, в пене разъярённых горных потоков… Вон далеко-далеко какое-то озеро на плоскогорье. Как золотой щит горит и светится… Солнце всё ниже… Теперь только краешек его виден, — а обречённый смерти аул в розовом сиянии стоит на темени горы, и башня за башней падают его гордые сакли… Громче крики оттуда.

— Ах, ты, Господи! — вздыхает Груздев. — Две девчонки там есть. То есть, не то девчонки, не то мужние жёны. Только что повенчались.

— Жаль тебе, что ли… татарву некрещёную?..

— Селтанет и Аслан-Коз жаль… Я и мужей ихних знаю. Славные джигиты… Они под Самурское укрепление ушли… Надо, братцы, выручить девчонок-то. Они сглупа тоже за ружья да кинжалы схватятся… А только непристойно российскому воину с бабами драться… Ну их, к Богу!.. Я, как ворвёмся с товарищами, прямо в их саклю…

— Коли поспеешь… Тоже — драка подымется такая, — освирепеем… Не сообразишься тогда, кого колешь.

— Пожалеть надо…

— Твоё дело — жалей. А только у меня в Самурском укреплении брат… Мне его тоже жалко…

Солнце зашло… Потемнели долины, посинели ущелья. Залиловели скалы гор. Одни их вершины сияли и лучились, отражая последний привет умиравшего дня… Салты ещё сверкали вверху, но тени ночи быстро подступали снизу и с востока тёмной каймой к аулу… Ярче вспыхивал теперь огонь орудийных выстрелов, — ещё несколько минут, и ночь уже окутала всё своей прохладой и тишиной…

— Зарядить орудия!.. Последний общий залп!.. Пли!..

Точно раскололись горы, и земля треснула. Восемь пламенных снопов вскинулось из медных жерл… Восемь ядер полетело в скучившиеся сакли… Стоны ещё громче послышались оттуда…

Тишина… Ярко горят звёзды… Аул кажется белым призраком на горе. Спят и отдыхают солдаты. Присев на походный складной табурет, задумался генерал… До штурма осталось два часа…

Торжественная ночь в мистическом величии плывёт над горами Дагестана… Она равнодушна к людским страстям и мукам… Она одинаково ласкает и обвевает прохладой и русских, и лезгин. Что ей за дело до мелочной ссоры, до жалкой борьбы человечества!..

Генерал смотрит на часы…

— Полковник!.. Будить солдат! Скорее… Без шума…

Команда в молчании бежит по рядам спящих… Тихо подымаются они и крестятся…

— Штурм… штурм… — слышится шёпотом. — Штурмовать азиатов будем…

У Степана Груздева захолонуло сердце: жаль ему своих девочек. Вдруг, глупые, схватятся за кинжал и попадут на штык. Разве он, штык, разбирает?.. Особливо ночью, в темноте…

— Холщевников… С Богом, ведите своих. Помнить, — без шума… Ура — под самым аулом. Мы вас сейчас же поддержим…

Ряды сдвинулись и тронулись. Глухой топот нескольких сот ног покрыл остальные звуки… В ауле услышали его. На площади джамаата вспыхнул и загорелся обвитый соломой сигнальный шест. Долго сверкал он над Салтами как высокая свеча… Под его блеском выступали руины мечети и тёмная масса платана…

Гассан позади в нашем арьергарде молился Аллаху…

Он не верил в победу своих и просил чуда…

Агония Салтов начиналась…

Как ни был в тайне и тишине подготовлен штурм, — салтинцы оказались предупреждёнными. За стенами залегла часть его защитников, встретившая огнём приближавшуюся к бреши колонну. Тотчас же в безмолвии и мраке ночи в разных местах вспыхнули смоляные факелы и закурились красными языками пламени. Под их зловещим блеском на первой же площадке наш авангард весь показался лезгинам. С диким криком они осыпали солдат пулями. Оранье возбуждённых горцев сливалось с беспорядочною трескотнёю выстрелов. Наши тем не менее подвигались молча. Солдаты только смыкались там, где ряды их редели. Ни одной пули они не выпустили из ружей, и багровое зарево факелов отражалось на массе штыков. Сверху казалось, что это река медленно струится по направлению к аулу, искрясь и глухо шумя… Смоляные факелы вспыхнули над многими башнями, стоявшими поперёк улиц или пропускавшими их под своими арками. Они же, — эти багровые зарева, — поднялись над джамаатом и целым морем огня запылали над руинами мечети… Весь аул теперь, казалось, уходил в одно красное море, выделяясь на нём чёрными силуэтами саклей, плоскими кровлями — ступенями, узенькими трещинами перепутавшихся улиц, зубцами стен и башен, чёрными шапками редких деревьев… В алом блеске этом видны были смятенные толпы, бежавшие на защиту родного гнезда. Женщины и дети, вооружённые, стремились вместе с другими, — и в общем гвалте злобы и бешенства их крики выделялись резкими и тонкими нотками…