Василий Немирович-Данченко - Божий суд

Из-за ушей коня Курбан-Ага заметил, что его выстрел сорвал папаху с кабардинского князя. Пуля того просвистала мимо и расплющилась о камень выступа позади. Быстрее мысли елисуец выхватил пистолет из-за пояса и, когда лошадь врага была уже шагах в двух, — он послал ей пулю в лоб. Благородный кабардинский конь взвился на дыбы и в глазах Курбан-Аги рухнул вместе со всадником, как думал он, в бездну. Не успел ещё торжествующий крик елисуйца прозвучать над нею, как случилось чудо. Курбан-Ага почувствовал, что кто-то упал на него сверху и сильными руками сжал ему шею. Он захрипел, забился и уже замер было.

— Рано ты вздумал праздновать победу! — грозно раздалось над ним.

Голос был Хатхуа.

Дело в том, что тот, предусматривая все случайности боя, — ранее ещё вынул ноги из стремян. Когда раненый конь его взвился на дыбы и приподнял таким образом всадника, кабардинец с несравненной ловкостью вскочил на седло и схватился руками за куст «архани», торчавший над ним из скалы. Лошадь его рухнула вниз, и он сам видел, как она перевернулась в воздухе, но в то же время конь врага, двигавшийся вперёд, был уже под ним, и Хатхуа с высоты прыгнул ему на круп и сжал стальными руками горло Курбан-Аги.

— Рано ты вздумал праздновать победу…

Он несколько разжал руки. Курбан-Ага уже не мог защищаться, — враг был за спиной.

— Аллах справедлив! Не забудь передать сестре о моей судьбе. Не мсти ей и моим детям.

— Послушай, Курбан-Ага!.. Что бы ты сделал, если бы ты был на моём месте?..

— Что?.. Зачем спрашиваешь?.. Разве нет у тебя кинжала, и пропасть не внизу?

— Ты убил бы меня?

— Разумеется…

— Умри же!..

Но в эту минуту сверху что-то чёрным комком упало перед самою мордою лошади. Упала и затрепетала какая-то птица и, размахивая по камням крыльями, билась с выражением неописанного ужаса… Не разгибая рук, Хатхуа всмотрелся. Она широко раскрывала красный клюв, но всё было напрасно: с высоты таким же камнем ринулся на неё и, только в самом низу, чтобы не разбиться, раскинул громадные чёрные крылья — горный орёл. Птица запищала ещё жалостнее, ещё шире раскрыла клюв и выставила вперёд вооружённые когтями лапы. Но орёл уже зацепил её и поднялся, и вдруг выпустил… Из трещины камня взвилась змея и обвила орла. Орёл со страшным врагом ринулся в недосягаемую высоту и пропал в ней.

Суеверный Хатхуа счёл это указанием свыше.

Сокол остался жив, хотя орёл и налетел на него.

— Послушай, Курбан-Ага!..

— Не мучь меня, кончай скорей!..

Хатхуа с силой повернул его лицо к себе. Оно было бледно. Курбан-Ага даже закрыл глаза.

— Довольно! Я видел твой страх… Курбан-Ага… вернись домой и скажи сестре, что ты мне обязан жизнью, что я пощадил тебя, что на суде Божьем я не поразил тебя в самое сердце. Да простит мне Аллах!.. Скажи это сестре и будь счастлив… но, чтобы ты не мог предупредить русских, — иди пешком. Ты, во всяком случае, доберёшься до них после нас… Выкупом за твою жизнь — будет твой конь…

И, подняв его под руки над конём, Хатхуа через голову лошади поставил его перед нею.

— Пролезай под нею… И иди себе… В книге у пророка не было назначено тебе умереть сегодня!

Курбан-Ага покорно исполнил это… Кабардинец ударил коня и, не оглядываясь, поехал вперёд, гордый и мрачный, не думая о том, что оставшийся позади враг мог поразить его.

— Хатхуа! — послышалось за ним.

Тот привстал в стременах и обернулся.

— Хатхуа! Я научу моих мальчиков молиться за тебя.

— Научи их быть добрыми джигитами, чтобы они не позорили рода своей матери.

— Хатхуа! Вражда не вечна… Сестра будет молить тебя о мире.

— Нет, не может быть мира между нами. Аллах видит, — нет зла против тебя в сердце моем. Но она, — урождённая княжна, из рода правителей Кабарды, забыла всё и стала женой простого елисуйца.

И бесконечная гордость прозвучала в голосе кабардинского князя.

— Ведь я взял её силой. Что же она могла делать?..

— Что?.. В роду Хатхуа об этом не спрашивают. Когда, нет силы, — есть смерть. Она могла умереть и осталась жива, чтобы варить бузу и молоть просо простому лезгину… Нет, Курбан-Ага, не может быть мира между нами. Прощай!

И, уже не оглядываясь, князь поехал вперёд по рубчику карниза.

Теснина ещё гремела эхом недавних выстрелов, Где-то далеко, далеко внизу они повторялись глуше и глуше. В тумане, который курился из её разверстой пасти, уже исчезла лошадь с кабардинцем. Курбан-Ага повернулся, вынул ружьё из чехла опять, и, опираясь на его дуло, пошёл по тропинке…