Василий Немирович-Данченко - В огненном кольце

На востоке, за скалистыми твердынями сияла заря. Небо чистое, безоблачное, побледнев на рассвете, теперь всё было охвачено живым румянцем молодого дня… Точками чудились в его сияющей бездне орлы. Белые туманы колыхались над долинами. Но вдруг с моря подул сильный ветер и погнал их прочь в ущелья, изорванными клубами забросил их на скаты и на кручи, свернул в жемчужные облака и унёс далеко-далеко на запад, туда, где за Шельтахскими высотами ещё чуялось мрачное присутствие ночи… Левченко давно уже передал всё слышанное им Брызгалову, и тот делал в крепости необходимые приготовления: к мортирам и пушкам сносились снаряды, сами пушки прикрывались от ударов врага снаружи; перед крепостью, на всех доступах к ней закладывались фугасы. Чтобы преградить пути сюда диким андийским всадникам и кабардинским узденям — самым отчаянным воинам Шамиля — кое-где вбивались в землю колышки и их переплетали проволокой. Кавалерия на яром беге должна была, попав сюда, в эти западни, вся сойти на нет. Тонкая проволока калечила ноги коням, в бешенстве сбрасывавшим всадников… В самой крепости царила тишина. Брызгалов приказал не будить солдат. Пусть они выспятся и отдохнут перед решительным боем. Барабанщик сам спал под чинарой на холодке, хоть какая-то весёлая пичужка щебетала и издевалась над его головою. Нина недавно прошла домой. Она долго сидела в больнице. Двое за ночь умерло, — и девушка читала им Евангелие до последнего вздоха. Не раздеваясь, она как сноп свалилась в постель и заснула мёртвым сном. Всё утомление этих дней сказалось только теперь. Степан Фёдорович, войдя к ней, перекрестил её… Он не мог без слёз смотреть на неё, такую юную, прекрасную, чистую, попавшую случайно в кипень боевой жизни… Видя, что она не просыпается, Брызгалов стал на колени перед Богоматерью в серебряной ризе и жарко молился за дочь… "Если мы погибнем, — спаси её, Пречистая!" — шептали его побледневшие губы, а сердце всё уходило в бесконечность восторженным порывом к вечному престолу любви и милосердия. И в ответ ему казалось, что кроткие очи Девы ласково и нежно смотрят на его дорогую девочку. Он поправил фитиль, нагоревший в лампаде перед иконой и, тяжело вздохнув, вышел вон… Он знал, что люди его утомлены. В последнюю неделю провиант им выдавался в обрез. Нового трудно, почти невозможно было достать, — надо было растянуть, насколько возможно, этот… Снарядов тоже хватит ненадолго… И брови его сдвигались всё мрачнее и мрачнее… Он поднял глаза в бездну неба, так приветливо и тепло сиявшего сегодня, и тихо проговорил: "Да будет воля Твоя, Господи!"

— Ну, братец, — обратился он к рано проснувшемуся Незамай-Козлу, — ну, братец, — сегодня жаркий день.

— Что так… Ветерок с моря. Легко дышится… Разве к полудню.

— Нет, я не о том.

И Брызгалов ему передал всё, что сообщил Левченко.

— Что ж, Степан Фёдорович… Если помирать, так помрём…

— Я за нас и не боюсь… Мы должны… Дочь вот!

И что-то дрогнуло в его голосе. Он потупился и пошёл прочь… Незамай-Козлу стало тоже страшно… Впрочем, наивный офицер скоро успокоился. «Она — святая… За неё Сам Бог… Ради её и нас, поди, выручит!..» И уже хладнокровно вошёл на бастион, зорко оглядывая окрестности…

Медленно-медленно точно сдвигающиеся тучи отовсюду приближались полчища Шамиля… Сначала из-за тумана показалась и стала всё резче и яснее, определённее и отчётливее сплошная масса пеших лезгин… Только в двух местах пестрели — в одном дружины явившихся вчера на газават кабардинцев, в другом — тёмные сотни диких андийцев… И те, и другие выдвинулись вперёд. Незамай-Козёл хорошо понял, в чём дело. Андийцам и Кабарде предстояла честь первого огня. Они должны были открыть бой. В зрительную трубу он различал лица их вождей. Хатхуа, — сегодня весь в серебре, так и горит под солнцем. Под ним новый конь удила грызёт от нетерпения… Какой-то седобородый мюрид, рядом худой и длинный, с ярко как у орла горящими глазами. Как сосредоточенно-мрачны и зловещи эти лица!.. Вон сам Шамиль… Он далеко впереди. Весь сияет он воодушевлением… На этом лице уверенность в победе безграничная… Из-под его седых бровей глаза смотрят, как у коршуна на добычу, на крепость… Железное кольцо наступления всё суживается и суживается… Брызгалов вышел и взглянул…

— Сколько их тут?

— Сколько?.. Тысяч пятнадцать будет…

— Ого!.. Мы-то почище греков… В корпусе наш учитель истории, Единевский, рассказывал, как Леонид дрался с персами, один противу ста. Нам-то сегодня — одному против двухсот, пожалуй, придётся…