Александр Рекемчук: Мальчики

- Не нужно, Роза Михайловна... Дети, вы все можете идти гулять. А Женя Прохоров, ты останься.

Ребята с радостным визгом бросились к дверям.

В большой комнате остались только Вера Ивановна, Роза Михайловна, я и он - этот представитель, который что-то уж больно здесь распоряжался.

- Подойди, - сказал он мне.

Я подошел.

- Значит, тебя зовут Женя Прохоров?

- Да.

- А меня - Владимир Константинович, - представился он, И еще добавил: - Н_а_м_е_с_т_н_и_к_о_в.

Ну и что? Мало ли каких потешных фамилий не бывает на свете! Вот хотя бы в нашем детдоме есть один мальчик, у которого фамилия - Заваруха. Честное слово.

- Женя, - сказал представитель, - ты можешь еще мне спеть?

- Могу, - ответил я. - Я все песни знаю,

- Все?

- Все...

Я и вправду знал очень много песен, потому что в нашей спальне, как я уже говорил, было радио - висел репродуктор. Я всегда слушал, что передают из этой черной тарелки. И все песни, которые передавали, я быстро запоминал - и слова и музыку. Иногда с первого раза, иногда со второго, в крайнем случае с третьего, но запоминал крепко.

- Так что же ты споешь?

- Владимир Константинович, - сказала Роза Михайловна, покраснев, - но я не смогу аккомпанировать... у меня с собой нету нот.

- Пустяки, - ответил представитель. - Это не обязательно. Мы обойдемся без аккомпанемента. Итак?..

Я отступил на три шага, закинул голову.

Я спел ему свои любимые песни: "Лучше нету того цвету", "Ходит по полю девчонка", "Шаланды, полные кефали...".

И покуда я пел эти песни, Владимир Константинович то улыбался, то хмурился. Но больше улыбался. И слушал.

- А еще, - сказал я, помявшись, - можно я спою одну песню? Только...

- Разумеется, - кивнул представитель.

- Какую? - встревожилась Вера Ивановна.

- Только... эту песню по радио не дяденька поет, а тетенька... - Я смутился, сообщив об этом. Кроме того, я знал песню не до конца, а лишь самое начало. Но мне очень нравилась эта песня,

- Пожалуйста, - разрешил представитель.

Я отступил еще на два шага. Сглотнул комок в горле, потому что, едва я вспоминал эту песню, мне вдруг делалось грустно. Это была довольно грустная песня.

В ясный день желанный

Пройдет и наше горе.

Мы увидим в дали туманной

Дымок, вот там, на море...

Мне всегда, когда я слушал и пел эту песню, так ясно представлялось море, которого я никогда не видел, и этот дымок, этот корабль, которого я тоже нигде не видел, кроме как в кино, и еще мне представлялась какая-то очень красивая тетенька, которая стоит на берегу и ждет-дожидается, покуда появится корабль... И я догадывался, что ничего она не дождется.

Я уж говорил, что не знал до конца этой песни, я знал только начало. Но мне и не пришлось бы ее допеть.

Потому что, едва я пропел самое начало, этот представитель, Владимир Константинович, вдруг снял свои очки, вытащил из кармана платок и стал им утирать глаза: они у него покраснели, заслезились. Наверное, от этой песни ему стало так же грустно, как обычно делалось мне.

- Это "Чио-Чио-Сан", - сказала Роза Михайловна Вере Ивановне.

У Веры Ивановны глаза были спокойные. Она теперь успокоилась, Она, должно быть, вначале боялась, что я спою что-нибудь слышанное невзначай на улице.

Но тем дело не кончилось.

- Так! - весело сказал Владимир Константинович и снова водрузил на нос очки. - Так. А теперь, Женя, поди-ка сюда...

Он направился к пианино и сел на вертящуюся табуретку, которую поспешно уступила ему Роза Михайловна. Ишь ты, значит, этот представитель умел играть на пианино! Я еще никогда не видел представителей, которые умели бы играть на пианино.

- Женя, я сейчас сыграю мелодию. А потом ты прохлопай ее ладонями.

Он сыграл.

Я прохлопал.

Он еще сыграл, что-то другое. Я и другое прохлопал. Вот уж чепуха. Ничего нет легче. Ладушки-ладушки,

- Хорошо, - сказал Владимир Константинович. - Теперь я нажму клавишу, а ты пропой этот звук.

Он нажал. Я пропел. Тогда он нажал другую, повыше. Я заголосил выше. Он - еще выше. И я еще выше...

- Неверно! - вдруг закричал представитель и сверкнул очками: - Не так!

- Так, - ответил я ему.

- Нет!

- Да.

Не больно-то я испугался. На нас, детдомовских, вообще кричать не разрешается. За это и попасть может, будь ты хоть какой представитель,

- Хорошо, я сыграю еще раз, - сказал Владимир Константинович. Слушай внимательно...

Он нажал. И вдруг, склонясь, стал ожесточенно тыкать пальцем в эту черную клавишу. Кажется, он опять страшно рассердился. Но похоже, что теперь не на меня. Потому что, круто вертанувшись на табуретке, он воззрился уже на Розу Михайловну с Верой Ивановной: