Александр Рекемчук - Мальчики

Но я рассказал все по правде. Все как было. Для меня это началось именно так, а не иначе.

И когда, уже перед самым обедом, Гошка Вяземский выскочил вдруг, как черт из преисподней - загорелый весь, черный, в одних трусах и еще в самодельных бусах из шиповника на шее - и оседлал загородку веранды, - в этот момент я уже не то, чтобы нащупывал, а довольно уверенно играл свой "Нона-вальс". (Так я и решил его назвать.)

Гошка послушал, перекинул вторую ногу, подошел, осведомился небрежно:

- Прокофьев, что ли?

Ну, и лопух.

- Ага, - подтвердил я.

Он еще послушал, отозвался снисходительно:

- Ноночки тут хороши...

- Ага, - согласился я.

Он еще послушал и сказал:

- А знаешь, Женька, ведь это все можно высчитать.

- Что - высчитать? - удивился я, прекращая игру.

- Все. Вычислить математически... Вот, например, если октава, то там будет соотношение один к двум. По частоте колебаний. Простая кратность. А если нона, то тут уж гораздо сложней, но высчитать все равно можно. И нонаккорд можно запросто рассчитать... Любую музыку можно рассчитать!

- А зачем? - спросил я.

- Нет, погоди, - помаленьку заводился Гошка. - Вот у тебя тут, на рояле, сколько в октаве звуков, а?

- Двенадцать...

Я не переставал удивляться. Неужели Гошка Вяземский в течение одного лета успел позабыть все, чему нас учили многие годы? Или ему сегодня напекло голову? Вон ведь какой весь черный...

- Две-над-цать? - Гошка усмехнулся ехидно. - Не двенадцать, а восемьдесят пять. Это еще древние знали, сам Пифагор высчитывал. Ясно? А двенадцать для удобства оставили, чтобы попроще было... Вот ты бы попробовал сыграть на восьмидесяти пяти!

- А зачем? - спросил я.

- Как это - зачем?

- Ну, зачем? Мне и двенадцати хватает.

- А мне не хватает, - насупился Гошка и стал сердито теребить на шее свои дикарские бусы. - Мне, наверное, и восьмидесяти пяти не хватит...

- Почему?

Я участливо смотрел на него. Как-то странно выглядел сегодня Гошка Вяземский. Не заболел ли?

И тут Гошка - в одних трусах да босиком - вдруг стал в эдакую важную позу и торжественно изрек:

- Я алгеброй гармонию поверил! - Потер лоб, задумался, уточнил: Нет, не так. "...поверил я алгеброй гармонию". Сечешь?

- Что? - не понял я.

- Эх ты! Да это Пушкин. "Моцарт и Сальери" читал?

- Ну...

Откровенно говоря, я не читал "Моцарта и Сальери". В программе этого не было, а по внеклассному чтению как-то не успел. Но я все же имел представление об этой вещи. Я знал, что там Сальери отравляет ядом своего лучшего друга Моцарта. Бывают такие дружки.

- Ну? - на всякий случай переспросил я.

- Так вот, - жестко сказал Гошка. - Потянуло меня, старик, на чистую алгебру. Без гармонии, без музычки... Буду готовиться в университет, на физфак.

- Брось, - не поверил я.

- Это решено, Женька. Только вот конкурс там страшенный. - Он вздохнул. - Придется с осени идти в вечернюю...

3

Осенью многие ребята из нашего класса записались в вечернюю школу.

Благо, что рядом - и даже не рядом, а в том самом здании, где и наше общежитие, только вход с другой стороны. И все равно нелегкую ношу взвалили они себе на плечи: учись тут да учись там, туда и сюда одинаково надо готовить уроки...

Записался Гошка Вяземский. Записался Витюха Титаренко. Еще кое-кто из нашей безголосой отныне братии.

А я не записывался.

Некоторых, вероятно, удивит: ну зачем ребятам, которые уже учатся в одном заведении, начинать учебу в другом? Откуда эта безумная тяга к знаниям?

Тут все и просто и непросто.

Дело в том, что при выпуске нам не дают аттестатов зрелости. У нас ведь не обычная школа и даже не специальная школа, а училище - хоровое музыкальное училище. Нас выпускают отсюда готовыми специалистами. И вместо аттестата зрелости вручают документ, где гербовой печатью удостоверено, что ты проучился десять лет в музыкальном училище и стал заправским музыкантом: сам ученый - и других имеешь право учить.

С таким документом можно прямо поступать на работу. В школу, например. Учителем пения.

Только жаль, что в школах пение считают какой-то блажью, вовсе не нужной человеку в наш современный век.

Вот я расскажу про Владика Цифрина. Он закончил училище в позапрошлом году, и его взяли преподавателем пения в одну московскую школу.

А надо принять во внимание, что Владик не очень-то задался росточком, был тщедушным по сложению и даже болезненным на вид пареньком.

И вот он приходит на свой первый урок. В пятый класс. И там сразу же начинается сумасшедший дом. Пятиклассники эти - здоровенные парни, охламоны, дылды, все на целую голову выше Владика - они от смеха хватаются за животы, а девчонки, эдакие дуры, тоже фыркают в платочки да еще подначивают ребят. Владик, переждав чуточку, садится к роялю и говорит: "Дети, хоровое искусство возникло в глубокой древности..." Они же после этих слов окончательно валятся с ног, начинают кувыркаться, ползать на четвереньках, мяукать, лаять и тому подобное. Владик Цифрин тогда говорит им уже построже: "Прекратите безобразие, вы в школе, а не дома..." Но и это не помогает. Кто-то из дылд включает в кармане на полную громкость транзистор и, разевая рот, изображает из себя Эдиту Пьеху, а двое других прямо на уроке начинают кидать рок-н-ролл... Тогда Владик встает и спокойно говорит; "Предупреждаю - я бью всего два раза: первый по голове, второй по крышке гроба". (Это он говорит, наш хлипкий Владик, им, здоровенным дылдам.) Что ему было еще делать? Но, самое главное - это сразу подействовало: все эти охламоны испугались, присмирели, выстроились вокруг рояля, и Владик благополучно довел до конца свой первый урок.