Алексей Ремизов: Знамя борьбы

Алексей Ремизов

Знамя борьбы

I

С утра метель. С винтовками ходят - разгоняют. Вчера арестовали Пришвина. Иду - в глаза ветер, колючий снег - не увернёшься.

На Большом проспекте на углу 12-й линии два красногвардейца ухватили у газетчицы газеты.

- Боитесь, - кричит, - чтобы не узнали, как стреляли в народ!

- Кто стрелял?

- Большевики.

- Смеешь ты - ?

И с газетами повели её, а она горластей метели - - Я нищая! - орёт, нищая я! ограбили! меня!

На углу 7-й линии красногвардейцы над газетчиком. И с газетами его на извозчика. А пробегала с газетой - видно послали купить поскорее, успела купить!

- прислуга, и её цап и на извозчика.

- И ты - !

А она, как орнёт, да с переливом - и где ветер, где вой, не разберёшь.

Около Андреевского собора народу - войти в собор невозможно.

- Расходитесь! - вступают в толпу красногвардейцы, - расходитесь!

- Мы архиерея ждём.

- Крестный ход!

- Расходитесь! Расходитесь!

Толчея. Никто не уходит.

Какая-то женщина со слезами:

- хоть бы нам Бог помог! - - только Бог и может помочь - - узнали, что конец им, вот и злятся - - какой конец - !?

- с крыш стреляли - - да, не жалели вчера патронов - - придёт Вильгельм, - поддразнивает баба, - и заставит нас танцевать под окном: и пойдём танцевать! - - большевики устроили: каждый пойдёт поодиночке с радостью - - тут его и расхрястали - - заснул на мостовой - - взвизгнул, как заяц, и дело с концом - Идёт старик без руки и повторяет громче и громче:

- Наказал Господь! - Наказал Господь!

- Что? Что?

- Наказал Господь.

Старуха протискиваясь:

- Что говорит?

- Да наказал Господь и погодку плохую послал.

- комната: от окна к двери покато. Я его едва различаю: такой он прозрачный и вялый, но я в его власти. Он что-то себе задумал: то к столу подойдёт, то к окну. Взял булавку и ко мне: хочет в палец всадить.

Я ему говорю: "Перестань, ну что такое булавка? ну, воткнёшь" - ! уговариваю. - Положил он булавку. И опять ходит. Знаю, что на уме у него ищет что-то, чем бы больно уколоть меня. Подошёл он к столу - а на столе моя рукопись! - да спичкой и поджёг. Не велика, - думаю, - беда, скоро не сгорит! А сам рукой так - и огонь погас. И тут я заметил, что около стола наложены кипы бумаг, смоченные горючей жидкостью. И понимаю, не в рукописи дело, а метил он в эту кипу: перекинет огонь и вспыхнет. А вот и не удалось! Скучный он бродит и такие у него мутные глаза - ищет.

Взял золотое перо - "Ну зачем?" - говорю.

А он как не слышит - он меня за руки: и всадил перо мне в палец.

II

Ёлку не разбирали, стоит не осыпается.

На Рождество у нас было много гостей: Сологуб, Замятин, Пришвин, Добронравов, Петров-Водкин. Достали хлеба - на всех хватило.

Сегодня в газетах об убийстве Шингарёва и Кокошкина:

"- когда они явились в палату, где лежал Ф.Ф. Кокошкин, Кокошкин проснулся и, увидев, что на него нападают, закричал: "Братцы, что вы делаете?!"

Долго разговаривал с Блоком по телефону: он слышит "музыку" во всей этой метели, пробует писать и написал что-то.

"Надо идти против себя!"

После Блока говорил с С.Д. Мстиславским о Пришвине.

- Пришвина так же грешно в тюрьме держать, как птицу в клетке!

- судят Пришвина. И я обвиняю.

"Так что ж я такого сказал?" - не понимает Пришвин.

"Да разве не вы это сказали: "Надо их пригласить: люди они полезные в смысле сахара?"

И жалко мне его: знаю, засудят. Подхожу к Горькому - Горький плачет.

И тут же Виктор Шкловский, его тоже судят.

"А я могу десять штук сразу!" - сказал Шкловский. И вынимая из кармана картошку, немытую, сырьём стал глотать - а из него вылетает: котлы, кубы, кади, дрова, горны, горшки - огонь!

III

Сегодня необыкновенный день: немцы вступают в Россию. Проходя по Невскому, видел, как на пленного немецкого солдата бабы крестились.

В Киеве убили митрополита Владимира.

Я его раз видел - в Александро-Невской лавре на вечерне в первый день Пасхи: он "зачинал" пасхальные стихиры особым московским распевом - "Да воскреснет Бог и расточатся врази его". Всё это надо бы сберечь - и эту "музыку"

для русской музыки.

Да, теперь и я тоже слышу "музыку", но моя музыка - по земле:

"тла-да-да-да-да" голодной песни!

Каюсь, не утерпел, съел просвирку: четыре года берегли, белая, Ф.И.

Щеколдин из Суздаля привёз! А я размочил и съел. И вспомнилась сказка: три чугунных просвирки и надо их сглодать, и когда сгложешь - а я съел!

- мне приносят мои картины: их несут на шестах, как плакаты. Я взглянул: да что же это такое? - квадратиками ломтики - сырая говядина!