Михаил Кузьмин - Чудесная жизнь Іосифа Бальзамо, графа Каліостро

Онъ обнялъ еще разъ Лоренцу и постоялъ молча. Лоренца еще разъ сказала:

— А все-таки, что-то измѣнилось, и я даже скажу, съ какихъ поръ.

— Съ какихъ же?

— Незадолго до нашего отъѣзда изъ Лондона.

Графъ поблѣднѣлъ и закрылъ окно, по ошибкѣ закрылъ и ставни. Утро исчезло.

— Что ты хочешь сказать, Лоренца?

— Зачѣмъ ты закрылъ окно?

— Холодно.

— Въ тебѣ что-то исчезло.

— Лоренца!

— Что-то исчезло…

— Но что?

— Я сама не знаю.

— Не надо никогда этого говорить!

— Хорошо, я не буду, но это такъ.

— Это не такъ, глупая курица!

Каліостро началъ одѣваться, потомъ дѣйствительно поплелись больные, калѣки п т. п., и онъ позабылъ объ этомъ разговорѣ и лишь гораздо позднѣе, въ римской тюрьмѣ, вспомнилъ о вызвавшихъ его досаду словахъ единственнаго и глупаго своего друга, Лоренцы.

Франческо ди С. Мауриціо, въ самомъ дѣлѣ отправившись раньше въ Римъ, снялъ тамъ на испанской площади помѣщеніе для Каліостро и убралъ его по своему усмотрѣнію. Особенно поражала своимъ устройствомъ пріемная зала: огромная комната была вымощена зеленымъ мраморомъ, по стѣнамъ висѣли чучела обезьянъ, рыбъ, крокодиловъ, по карнизу вились греческія, еврейскія и арабскія изреченія, стулья стояли полукругомъ, въ центрѣ треножникъ для графа, а посрединѣ зала стоялъ большой бюстъ Каліостро, сдѣланный съ оригинала Гудона.

Тайныя занавѣски, потайные входы, скрытыя лѣстницы въ изобиліи разнообразили помѣщеніе. Графъ остался не очень доволенъ, но ничего не сказалъ, тѣмъ болѣе, что Франческо увѣрялъ, что подобнымъ образомъ обставленная комната производить непобѣдимое впечатлѣніе на римскую публику, вкусы которой онъ будто бы отлично знаетъ. Лоренца просто боялась входить въ эту залу, особенно когда Каліостро возсѣдалъ на треножникѣ и давалъ отвѣты собравшимся.

Но все въ Римѣ измѣнилось за эти пятнадцать лѣть; почти никого изъ прежнихъ друзей и знакомыхъ не было, и общество собиралось смѣшанное, легкомысленное и непостоянное, пожалуй, еще болѣе жадное до диковинныхъ зрѣдищъ и опытовъ, нежели парижская публика, такъ что С. Мауривіо былъ отчасти правъ, устраивая для него такую балаганную обстановку. Каліостро не удалось въ РимѢ устроить собственную ложу, а отъ сущеотвующихъ онъ сторонился, такъ что даже почти не былъ ни на одномъ изъ братскихъ собраній. Можно было подумать, что онъ слѣдуетъ первому совѣту Франческо помириться съ Апостольскою Церковью, но сдержанность графа объяснялась другими причинами. Не закрывая уже глазъ на то, что силы его слабѣютъ, знаніе и вліяніе утрачиваются, опыты часто не удаются, онъ предпочиталъ дѣлать сеансы у себя, гдѣ система портьеръ, зеркалъ, выдуманная С. Мауриціо, много помогала въ томъ случаѣ, когда приходилось прибѣгать къ механической помощи, а странныя чучела и тексты отвлекали вниманіе.

Лоренца, единственный другъ, была какъ-то въ сторонѣ, проводя большую часть времени въ прогулкахъ по разнымъ частямъ Рима не только тамъ, гдѣ она выросла и гдѣ встрѣчалась съ графомъ, но и тамъ, гдѣ она никогда раныие не бывала. Словно она хотѣла насмотрѣться досыта ненаглядной и торжественной красотою унылаго и прекраснаго города.

Графинѣ шелъ тридцать-седьмой годъ, она пополнѣла, и хромота ея стала менѣе замѣтна, а свѣжее, безъ единой морщинки, лицо дѣйствительно заставляло подозрѣвать, что Каліостро знаетъ секретъ молодости.

Лоренца зашла какъ-то въ церковь; это была маленькая приходская церковь, день былъ будній, и молодой священникъ съ мальчикомъ служили тихую обѣднюдля трехъ-четырехъ человѣкъ. Графиня удивилась, она, кажется, со дня своей свадьбы не была въ церкви. Она не растрогалась, — ей стало жаль себя и на кого-то обидно. Она опять вспомнила про Франческо.

Время шло, приближалось Рождество Христово. Однажды на праздникахъ Лоренца, сидя у окна, вдругъ услыхала дудки и волынку, то пифферари шли съ вертепомъ ноздравлять христіанъ съ праздникомъ. Лоренца упросила графа позволить пригласить къ нимъ пифферари, сама вѣтромъ сбѣжала съ лѣстницы. Дулъ холодный віітеръ, и, казалось, скоро пойдетъ снѣгъ. Такая тишина на площади, мальчики везутъ свой картонный пестрый вертепъ.

Лоренца, накинувъ шубку на одно плечо, крикнула весело, какъ дѣвочка: