Михаил Погодин - Васильев вечер

Настенька тотчас заметила действие, производимое ею над молодым сторожем, — она начинает просить его…

— Спаси меня… ты добрый человек… Это видно по лицу твоему… Заставь о себе вечно бога молить… Спаси.

— Что ты? Что ты? Мне жаль тебя, правду сказать, но, видно, так тебе на роду написано: за то Бог наверстает на том свете. Спасти я не в силах; как я могу?

— Убежим вместе.

— Помилуй, я хромаю, у меня пуля в ноге… двадцати шагов не пройду… сил нет, куда мне теперь бежать!

— Ну отпусти меня одну, развяжи только мои руки. Сжалься надо мной, молюся тебе.

— Но они убьют меня самого на месте, как увидят, что я изменил им и выпустил их пленницу. И так меня не любят и беспрестанно подозревают.

— Разве ты здесь недавно?

— Недавно, — они меня сманили в трактире под недобрый час, когда мне было до зла-горя, и вовсе невинный шел я под суд, — теперь я опомнился; мне самому хочется оставить этот вертеп — но меня ранили в первой схватке, и я дожидаюсь, как излечится моя рана.

— О, будь моим ангелом хранителем, ради Бога, прошу тебя.

— Рад бы, да как же?

— Послушай… вот что. Сам Бог меня надоумил… перережь мою веревку… ляг… я убегу… ты скажешь, что я освободила себе руки, толкнула тебя сзади… прибила… связала тебя, а сама убежала… они поверят… они знают меня.

— Да как?

— Как-нибудь! Сделай милость, сделай милость, они тебя не тронут. Все это похоже на правду…

— Но куда бежать тебе? догонят тотчас.

— Попытаюсь… все равно… ведь и без этого умирать мне надо. Авось Бог поможет. Христа ради. Христа ради. Господь наградит за доброе дело, может быть, и я успею помочь тебе. Друг мой…

Из глаз ее лились слезы ручьями, на лице выражалось такое страдание, в голосе слышалось такое убеждение…

И молодой человек побежден; подвергая жизнь свою опасности, он решается исполнить такую усильную просьбу: молча берет топор — но перерубить узлы неловко, они плотно завязаны на теле… надо развязывать. Женщина трепещет от радости и нетерпения, между тем как ее благодетель продевает из петлей толстые концы… вдруг слышится шум… у него опустились руки.

— Господи, они возвращаются.

— Не может быть — это, верно, упало дерево, слышишь, как ветер шумит.

— И собаки бегут к воротам. Все пропало.

— Нет — собаки играют, видишь: они таскают какую-то ветошку.

— Ах! я слышу хохот.

— Совы хохочут в лесу, — развязывай, остался один только узел, последний!

— Свистят!

— Это орел свистит. Вот и все. Ну слава Богу! Благодарю, благодарю тебя. Теперь постой, сейчас я свяжу тебе руки… хоть слабо… будто после ты их распутал… вот так… прощай! Если Бог мне поможет, я тебя не забуду. Если нет — все-таки не забуду на том свете, пред Божией матерью… Ах, я не спросила еще о дороге.

— Я не знаю, меня привезли с завязанными глазами, — и один раз только ночью я выезжал на разбой, где меня ранили.

— Боже мой! По крайней мере… как ты думаешь: в которой стороне город?

— Кажется, в этой…

— Прощай и молись обо мне… Да займи их здесь подольше… опорежься… ляг к забору — прощай!..

Решительная женщина поцеловала его и изо всей мочи побежала…

— Ах! ворота заперты. Тебе нельзя их отпереть.

— Назади есть калитка, пройди через нее.

Собаки с лаем погнались было за нею, но, остановленные знакомым голосом, оставили ее в покое.

Между тем разбойники сделали свое дело, хотя и не с полным успехом. Приехав несколько поздно, они захватили только половину многолюдного обоза, из которого многие воза успели до их появления выбраться на безопасное место. Перевязав остальных ямщиков по рукам и ногам, уложив их в рытвину подле дороги, они отвели подводы в другую сторону, выбрали все, что было полегче и нужнее, навязали на своих лошадей и, поведя за собою несколько выпряженных, пустились разными дорогами к своему притону.

Уж брезжилось утро, как они стали подъезжать к воротам. Подают условный знак — ни ответу, ни привету. Стучатся — то же молчание. Еще шибче — и опять напрасно. Кричат, кличут — все без успеху. Наконец — несколько человек перелезают через забор и отпирают ворота. Нетерпеливые бросаются… на дворе нет ни сторожа, ни пленницы… огонь чуть светится… недоумение… вдруг слышат стон… идут, ищут и находят своего товарища под забором, окровавленного, охающего от боли…

— Что с тобою сделалось?.. где она?

— Ой, ой, ой! ее нет?

— Чего же ты смотрел, мошенник?

— Чего я смотрел! я только оборотился от нее и стал подгребать уголья… ой, ой… мочи нет… как она толкнула меня в огонь, ударила по шее…