Федор Решетников - Ставленник

— Похвально. А ничего, попробуйте! — Священник выпил свою рюмку.

Егор Иваныч выпил и закусил. Стали обедать. За обедом шел разговор об домашних священниках Мухина, о местах и невестах.

— Как вам сказать… В нашем уезде мест таки много есть. В Знаменском селе дьякон переведен, и место еще не занято.

— Да мы в дьякона не пойдем, — отозвались кончившие курс семинарии.

— И не стоит. Священнику лучше житье. Вот бы, к слову, я. Я теперь старший в селе, а служу всего-то четыре года и бороды еще не отрастил. Ну, сначала под началом был, да как того перевели в другое место, я и стал старшим, потому что другой-то священник кончил курс по второму разряду и восемь лет служил дьяконом. Жить можно. Умей только с приходом обращаться. Теперь училище я тоже к себе забрал, по пятнадцати рублей в месяц получаю.

— Так у вас нет поближе к вам местов?

— Как нет. В городе две священнические вакансии, в Моховском заводе священник на этой неделе умер; в Тимофеевском, говорят, под суд попался.

— Вот и дело. Значит, на всех четверых места есть.

— Надо только, господа, не зевать. Завтра же пишите прошения и подавайте владыке.

— А мне обещались сказать, где есть место, — сказал Егор Иваныч.

— Ну, на них вы не надейтесь. Ведь они знают, что вы человек бедный, и скажут такое село, где кроме жалованья вы ничего не получите. А у нашего брата расходов пропасть. Благочинному надо дать; за метрики надо в консистории двадцать пять рублей каждые полгода, а как власть приедет?.. Беда.

— Которые же из этих лучше?

— В Моховском лучше всех. Да туда мой тесть хочет перепрашиваться, чуть ли уж и прошение не послал.

— А ваше село каково?

— Ничего. Народ, знаете, только бедный.

— Ну, а насчет невест не знаете?

— Да у отца Петра Колотушинского, в Крестовоздви-хженском, две дочери.

— Стары?

— Одной двадцать четыре, а другой девятнадцатый год. Он ничего, зажиточный.

— Отчего же они засиделись?

— Видите ли, дело в чем. Он уже выдал двух дочерей; та, которой двадцать четыре года, больно некрасивая и к тому же хромая; а у этой бельмо на одном глазу. И рад бы спихать — никто не берет.

— Да кой черт эдаких калек возьмет?

— Ну-с, у моего тестя есть дочка, Глафира Сидоровна. Ничего, красивая. Годов шестнадцать.

— Никто не сватается?

— Приказчик заводский сватался, да не отдает.

Всем захотелось, каждому особо, жениться на Глафире Сидоровне.

— Так как, отец Семен? — спросил Кдеванов.

— Что?

— Насчет невесты-то?

— Хотите, сосватаю?

— Куды ему с его рылом соваться! — сказал Попов-второй: — лучше мне сосватайте.

— Вы, господа, лучше прежде всего места найдите, а за невестами дело не станет. Не нашедши места нельзя жениться.

— Хоть бы старуху какую, только бы место получить sa ней, — сказал Клеванов.

— Плохой вы знаток в этом случае. Вот здесь, поди, сколько невест-то!

— Невест много, да и развратниц не мало, — сказал Егор Иваныч: — мещанку брать не стоит, потому что не образована и бедна, из военного сословия брать не дозволено, купчиха не пойдет, а чиновницы — франтихи, заважничают скоро.

— Да, плоховато. А ведь, я думаю, у владыки есть просьбы от вдов?

— Как, поди, нет.

Долго Егор Иваныч сидел у приятелей, и беседа шла все в этом же роде. Дома Павел Иваныч отдал ему почтовую повестку, в которой значилось, что Егору Иванычу следует получить восемь рублей серебром.

— Ты, Егор, наперед получи письмо, а потом уж и подавай прошение, — сказал вечером Троицкий своему товарищу. — А я — брат, уже подал прошение вместе с десятью человеками, которых ты знаешь. Я, Илюшка Спекторский, Иван Бирюков, двое Кротковы едем в университет, впрочем, Бирюков в медицинскую академию хочет, Петрушка Кротков не знает, куда. Ему, видишь ты, хочется и в духовную академию, вероятно в архиереи метит. Я, говорит, жениться не буду.

Егору Иванычу жалко стало Троицкого.

— Ты, Паша, не езди…

— Нельзя. Век нянчиться с тобой невозможно. А если я и буду жить с тобой, то я не хочу, чтобы ты в метриках писал… Ты, пожалуй, сердиться после будешь на меня… Нет уж, бог с тобой, не стану тревожить твои мозги; живи себе на потребу и на пользу людям… Ты будешь приносить пользу обществу легким трудом, я также буду приносить пользу, только мой труд, может быть, тяжелее твоего будет…

— Не хвастайся.

Троицкому обидно сделалось, но он смолчал и ушел из дому на всю ночь. Егор Иваныч всю ночь не спал. Ему хотелось скорее получить письмо, узнать, что пишет отец про его невесту, Степаниду Федоровну, жениться, получить место, посвятиться… И при всем этом переборе мыслей, при представлении всего этого по частям и вообще, сердце стучало, чувствовалась какая-то радость и какой-то трепет.