Кто-то, кашляя, сошел по внутренней лестнице. Это была маленькая, остролицая, с подвязанной щекой, старуха в кухонном грязном переднике.
— Вам что, батюшка? — сказала она, держась за крюк.
— Елисавета Авдеевна Громова здесь живет? — сдавленным голосом произнес Рылеев.
— Нет, съехали они, — сказала старуха. — Объявление повесили, давно уж.
Рылеев пристально посмотрел на нее, удивляясь, что эта женщина почему-то говорит о Лизе спокойным, простым голосом.
— Куда же переехала она? — спросил Рылеев, злясь на старуху за то, что она сама не догадается сказать ему это. — Куда переехала?
— А вот не знаю. Уж чего не знаю, так не знаю, батюшка.
— Как не знаете? — пугаясь, спросил Рылеев.
— А так и не знаю. Не сказались, а я им человек чужой, не моя болезнь.
— Как не знаете? — тихо повторил Рылеев, и все всколыхнулось в нем. — Всякая хозяйка это знает, а вы не знаете.
— Да, не знаю, — проворно и, как показалось Рылееву, торжествующе сказала старуха. — А у меня живет подруга ихняя — может, знаете? — Павлинова, вместе они и столовались; тай зайдите, может, ее спросите.
«Все разъехалось», — с досадой и острой тревогой подумал Рылеев. Показалось ему теперь, что так же далек он от Лизы, как три дня назад. Покраснев от неожиданности, Рылеев сказал:
— А что ж, зайду к этой Павлиновой. Проводите меня.
Он пошел за старухой, шагая через ступеньку.
«Какая это Павлинова? Может, Лиза все рассказала ей», — думал Рылеев и густо вспыхнул. Но смущение длилось один момент: входя в прихожую, он был уже скрытным, владеющим собой и холодно степенным в разговоре. Это произошло от сильного внутреннего напряжения.
— Тут вот, — сказала старуха, тыча рукой в дверь, — тут они живут, Павлинова, — стукнитесь.
Рылеев, прислушавшись, постучал, а внутри поспешно отозвались: «Можно». Старуха, вытирая руки о передник и оглядываясь на ноги Рылеева, ушла. Рылеев открыл дверь, вошел и увидел перед собой высокую, с простонародным лицом женщину. Серые ее глаза, однако, спокойной внимательностью своей обличали интеллигентную горожанку.
— Извините, пожалуйста, — сказал Рылеев, — я разыскиваю адрес своей знакомой, Лизаветы Авдеевны. Может, вы знаете?
Чувствуя, что подозрительно комкает речь и надо говорить подробнее, он поправился:
— Мне сказала, должно быть, ваша хозяйка, старуха, тут внизу. Вы, что ли, коротко с ней знакомы были? Так вот, пожалуйста. Позвольте представиться: Рылеев.
— А я — Павлинова, — сказала женщина и замолчала, пристально смотря в лицо посетителя.
«Как долго смотрит на меня. Наверное, все знает и теперь рассматривает», — с тоской подумал Рылеев. «Перестань глазеть!» — мысленно закричал он, а вслух сказал:
— Очень прошу вас сообщить.
— Да я не знаю ее адреса, — натянуто произнесла женщина. — Не знаю, не знаю.
Снова, как на крыльце внизу, Рылеев испытал противное ощущение нудной оторванности.
После такого ответа, разумеется, следовало извиниться еще раз и уйти, но он стоял и ждал, сам не зная чего, бегая глазами по углам комнаты. Она пестрела дешевыми обоями, было в ней много аккуратно разложенных книг, по стенам — открыток, и веяло скучной трудовой жизнью.
— А может быть, знаете? — подумав, спросил Рылеев.
Логика положения была за то, что эта женщина знает, но не желает сказать.
— Нет, повторяю вам.
— Нет, знаете, — твердо сказал Рылеев. Павлинова, слегка покраснев, нетерпеливо пошевелила рукой, глаза ее взглянули на Рылеева без смущения, раздумчиво, и по этому взгляду, а в особенности по тому, что сам хотел этого, Рылеев сразу, инстинктом угадал, что Павлинова не только знает, где Лиза, а знает, кто такой Рылеев, его положение и не сочувствует Лизе; но ему было уже все равно, что подумают о нем.
Шагнув вперед, он сказал:
— Вы знаете. Скажите, пожалуйста.
— Какое вы имеете право?.. — спокойно начала Павлинова, но, заметив, что Рылеев бледен и не в себе, вздохнула, опустила голову и прибавила: — Я знаю, правда, но вам не скажу.
— Почему? — раздражаясь, спросил Рылеев. — Какой же смысл?
— Лиза просила не говорить вам.
— Я все-таки прошу вас.
— Нет, извините.
Оба были взволнованы и то прямо, твердо смотрели друг другу в глаза, то отводили их. Прошло несколько секунд тяжелого молчания.
— Ну, так вот же, — глухо сказал Рылеев, — ради вашей матери…
Дальше он не мог ничего сказать. Горе, злоба и слезы давили его. Женщина еще раз внимательно остановила свои серые равнодушные глаза на Рылееве, губы ее дрогнули не то усмешкой, не то гримасой.
Читать дальше