Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Сказалъ бы, напримѣръ, православный человѣкъ то, что́ Благовъ еще вчера говорилъ доктору, сидя съ нимъ на балконѣ?

Я тутъ уже не случайно слышалъ отрывки ихъ бесѣды, какъ тогда, когда они ходили вмѣстѣ по залѣ и говорили что «страна наша прекрасна, но что въ ней иногда задыхаешься»; что «мать и кухарка» можетъ быть и «не женщиной»!.. Нѣтъ, на этотъ разъ я, движимый любознательностью, взялъ книжку учебную въ руки и сѣлъ невинно на диванѣ въ столовой, нарочно, чтобъ услыхать отъ нихъ что-нибудь новое, тонкое, европейское… Они и не замѣтили меня, и разговоръ былъ для меня истинно новъ.

Уста Коэвино источали сладчайшій медъ. Онъ хвалилъ хорошее супружество.

— Пріятно, — говорилъ онъ, — увидать около себя, пробудившись поутру, уснувшее честнымъ сномъ покорное вамъ и любящее существо!.. Существо, которому вы можете безъ стыда и боязни довѣрить всѣ сердечныя движенія ваши…

Такъ говорилъ докторъ съ большимъ чувствомъ; я слушалъ эти рѣчи его, и каждое слово его находило самый живой отзывъ въ сердцѣ моемъ… Не этими ли самыми чувствами жили мои родители? Не ими ли дышала семья моего загорскаго наставника Несториди, только съ виду, облекавшаго ихъ суровостью? Не о такой ли жизни пріучали и меня рано мечтать окружающіе меня почтенные люди, восхваляя нескончаемымъ и дружнымъ хоромъ кроткихъ и покорныхъ, добрыхъ и вѣрныхъ супругъ?.. Докторъ потомъ началъ говорить о прогулкахъ вдвоемъ за городъ съ доброю женой, о радости при рожденіи дѣтей…

Безумца умудрилъ на этотъ разъ Господь, и рѣчь его была такъ искренна, такъ горяча и трогательна, что она дѣйствовала на меня даже гораздо глубже, чѣмъ подобныя же похвалы честному браку, которыя произносилъ отъ времени до времени отецъ мой, всегда мимоходомъ и отрывочно, или слова Несториди, котораго лицо даже было неспособно выразить какое бы то ни было нѣжное чувство. Не удивительно ли это?..

Безумецъ былъ мудръ въ этотъ день; а досточтимый, мудрый не по лѣтамъ, искусный защитникъ православія и возноситель колоколовъ во славу имени христіанскаго, помолчавъ довольно долго и не подозрѣвая, вѣроятно, до чего внимательно ждутъ его отвѣта юношескія уши мои за дверьми балкона, отвѣчалъ ему, безумцу, на эти трезвенныя рѣчи его рѣчами… ужасными (другого эпитета я тогда не нашелъ для этого страннаго отвѣта).

— Нѣтъ! — сказалъ Благовъ медленно, печально и задумчиво, — нѣтъ!.. Я очень завидую вамъ, докторъ, что вы можете любить подобную жизнь и утѣшаться такими картинами… Для меня, къ несчастью, это непостижимо. Эта фамильярность, эта близость. Эти какія-то права какой-то женщины на меня!.. Этотъ неопрятный, отвратительный сонъ въ одной комнатѣ!.. Эти смѣшные разъѣзды съ визитами вмѣстѣ… «Вотъ, смотрите всѣ: мы мужъ и жена!..» Я не могу безъ отвращенія видѣть какого-нибудь умывальника общаго въ супружескомъ домѣ. Я не знаю, какими роскошными и раззолоченными чертогами надо окружить себя, чтобъ эта проза была сносна для меня!.. Къ тому же я не влюбчивъ, и какъ скоро любовь принимаетъ какой-то нѣжный характеръ, такъ я кромѣ отвращенія ничего не чувствую!..

— Послушайте, — возразилъ Коэвино, — но если вы въ горести, въ болѣзни… Кто! О кто лучше женщины усмотритъ за вами.

Благовъ засмѣялся.

— Когда я боленъ, я люблю повернуться лицомъ къ стѣнѣ и никого не видать. На что́ мнѣ жена въ эти минуты, когда я кромѣ ненависти и скуки ничего не нахожу въ себѣ? Не для того ли (тутъ смѣхъ Благова сталъ какимъ-то сатанинскимъ), не для того ли, чтобъ она видѣла меня въ такую именно минуту, въ которую я жалокъ и безсиленъ? Не лучше ли обыкновенный слуга, нанятый за деньги? Или старая сидѣлка, которая уже утратила всякій половой характеръ. Нѣтъ! болѣзни и недуги — это только новый поводъ ненавидѣть бракъ… Я говорю, поймите, не про учрежденіе брака, не объ этой нравственной такъ сказать конскрипціи, которую требуетъ отъ насъ общественный строй. Я говорю лишь о себѣ самомъ. «Да идетъ мимо меня сія чаша!» А учрежденіе я самъ защищать готовъ, хоть съ оружіемъ въ рукахъ. Есть люди, которые ненавидятъ молочную пищу, но изъ этого не слѣдуетъ, что надо перебить всѣхъ коровъ или перестать доить ихъ. Пусть это во мнѣ развратъ и порокъ. Но я имъ доволенъ для моихъ личныхъ нуждъ и вкусовъ.

Я не могъ видѣть сквозь стѣну, что́ дѣлалось въ это время съ лицомъ Коэвино; я слышалъ только, что стулъ его стучалъ и двигался не разъ, я слышалъ, что онъ пытался не разъ прервать Благова горячимъ возгласомъ: «А я! а я! ха, ха! Je vous comprends, mais moi !» Но Благовъ, всякій разъ ударяя звонко рукой по желѣзной рѣшеткѣ балкона, говорилъ: «pardon, je vais finir» и, возвышая свой рѣзкій голосъ, опять медленно и систематически продолжалъ.