Константин Леонтьев - Одиссей Полихроніадесъ

Но отдѣленія отъ вселенской церкви онъ не допускалъ ни подъ какимъ видомъ. И когда этотъ самый Петраки-бей однажды въ домѣ австрійскаго консула выразился такъ:

— Этого мало, мы надѣемся, что султанъ дастъ намъ патріарха особаго; ибо мы, болгары, ему всегда были вѣрны и бунтовщиками подобно вамъ, грекамъ неразумнымъ, не были и не будемъ!

Отецъ мой отвѣтилъ ему, хотя и шутя, но очень обидно:

— Да! сказалъ онъ. — И до меня дошли подобные слухи съ береговъ Босфора. Говорятъ люди свѣдущіе и высокопоставленные, будто бы садразамъ предложилъ вселенскому патріарху согласиться на учрежденіе особой болгарской патріархіи, но что его святѣйшество изволилъ отвѣтить такъ: «Ваша свѣтлость согласится, конечно, что цыгане въ Турціи исповѣдуютъ одну вѣру мусульманскую съ чистыми оттоманами, однакоже не видалъ еще никакой человѣкъ, чтобы шейхъ-уль-исламъ изъ цыганскаго шалаша былъ взятъ!..»

Смѣялись тогда много въ австрійскомъ консульствѣ по поводу этой остроты моего отца; но къ алчности Петраки-бея съ того дня примѣшались еще и національная ненависть, и личная досада на весь нашъ родъ.

Пока мой бѣдный отецъ хлопоталъ и мучился на Дунаѣ, мы въ Загорахъ жили хорошо и спокойно.

Эпирскія пѣсни родное село наше зовутъ «пустынное Франга́десъ»… Пусть такъ! Но я люблю его.

Церковь у насъ обширна и красива; высокая колокольни подобна крѣпкой башнѣ; а нашъ платанъ совѣта такъ великъ, такъ широкъ и такъ прекрасенъ, что я въ жизнь мою другого подобнаго ему дерева не видалъ.

Домъ старушки нашей Евге́нки Стиловой былъ и не великъ, и не малъ, а средній. Была въ немъ зала большая, съ колонками деревянными, а за колонками софа широкая вокругъ; было довольно маленькихъ комнатъ и направо, и налѣво, и наверху, и внизу; и погребъ былъ просторный, и виноградники у насъ, и мулы, и овцы были свои.

Старушка наша, мать моя, я, служанка молодая и старый работникъ, только насъ и было въ домѣ, и мы жили всѣ мирно и согласно. Кокона Евге́нко была трудолюбива и весела; мать моя кротка и заботлива; служанка бѣдная послушна, и старикъ Константинъ, работникъ нашъ, вотъ былъ какой человѣкъ: онъ сражался волонтеромъ подъ Севастополемъ и возвратился въ Турцію съ крестомъ св. Георгія за храбрость.

Говорили люди и смѣялись надъ нимъ, будто бы онъ съ какимъ-то русскимъ писаремъ по окончаніи войны вдвоемъ составили аттестаты и будто бы онъ крестъ св. Георгія просто на базарѣ купилъ…

Можетъ быть оно и правда; только для нашего дома Константинъ былъ очень хорошъ, и мы его всѣ любили.

Мать моя шила, пряла сама, мыла бѣлье; вмѣстѣ съ молодою служанкой кушанье намъ готовили. Бабушка Евге́нко съ Константиномъ въ виноградникахъ сама работала, рыла и копала неутомимо, пшеницу для дома сѣяла… Цѣлый день въ трудахъ и всегда веселая. Не знала она ни жалобъ унылыхъ, ни лѣни. Мать моя имѣла наклонность впадать иногда въ глубокую грусть и ожидала тогда печальныхъ извѣстій и всего худого; начинала плакать, и одежду на груди собиралась себѣ разрывать, и на землю садилась, и восклицала: «Увы, мой бѣдный мужъ! Онъ умеръ… Съѣли его злыя собаки, враги его на Дунаѣ… Нѣтъ вѣстей отъ него! Нѣтъ вѣстей отъ несчастнаго! Ахъ я черная, злополучная такая!.. О, проклятый, вѣрно, былъ часъ, въ который я родилась на свѣтъ…»

А Евге́нко не унывала и тотчасъ же спѣшила утѣшить и развлечь ее… «Не проклинай, море́ — Эленица моя, дня твоего рожденія! Это грѣхъ. Все пройдетъ и все будетъ хорошо, дочь ты моя… Не бойся, я тебѣ, старуха, такъ говорю!» И сядетъ около нея на полу же, и начнетъ ей разсказывать: «Яковакина жена вотъ то-то сдѣлала, а Йоргакина другое сдѣлала. Кира-Мариго утромъ дѣвочку родила здоровую, толстую, дай Богъ ей жить! А кира-Киріакица тетку свою обижаетъ, кричитъ на нее… « бре, ты такая, бре! ты сякая!» И развлечется мать моя немного, и слушаетъ, и скажетъ потомъ: «Много у тебя бодрости, вижу я и дивлюсь тебѣ…» А старуха ей: «У тебя, дочь, сердце узкое, а у меня широкое сердце… Оно и лучше такъ… А что́ бы было, если бъ у обѣихъ у насъ съ тобой узкія сердца были?»

Крѣпкая была женщина бабушка добрая наша, и ты бы, глядя на простоту рѣчей ея и на грубую старинную одежду, на ея жесткія руки, не различилъ бы ея отъ простой работницы деревенской и не догадался бы, что она имѣетъ хорошій домъ въ селѣ и сама госпожа. Древняя и почтенная была женщина!

Всѣ ее уважали: но и смѣху съ ней было довольно…

Славилась она у насъ междометіями различными. На все у нея былъ особый возгласъ, особое междометіе. «Есть, кокона Евге́нко, вода у васъ въ колодезѣ?» — спрашиваетъ человѣкъ. «А… а!» и глаза закроетъ. Значитъ: «ни капли!» — «Все работаете, кокона Евге́нко?» «Гр-гр! гр-гр!» Это значитъ: «Все возимся, все работаемъ!» «Музыка играла на свадьбѣ…» — Аманъ, аманъ, что́ за хорошая музыка!.. Дзиннь! — Значитъ громкая, хорошая музыка. — «Легъ отецъ отдыхать, бабушка?» — «А, а, а!» то-есть, «да, да, да!» и головой потрясетъ. Смѣшила она насъ.