Пантелеймон Романов - Родной язык

- Душевный народ?

- Страсть... Вечерком сойдутся на завалинке, только и сльшишь, матюгом друг друга кроют. Ежели ты их не знаешь, подумаешь, что ругань идет, а они это для своего удовольствия. Когда по-приятельски потолковать сойдутся, других слов у них нету. И все так ласково, душевно.

- На Волге здоровы ругаться,- сказал солдат с чайником, - эх, здоровы.

- Там иначе нельзя: работа тяжелая, - сказал добродушный солдатик, - я тоже везде побывал, сразу могу отличить, из какой местности человек.

- Нехорошо, - сказала старушка с лавки.

- Что ж изделаешь-то, кабы можно было обойтись, никто б и не говорил.

- Это верно, - кабы нужды не было, и разговору бы не было.

Поезд остановился, в открывшуюся в конце коридора дверь ворвались какие-то крики, шум, возня...

- Что на дороге-то поставили, холуи косорылые... Принимай, в лепешку расшибу!

- И так пролезешь, не барин, - послышался сердитый бабий голос.

- Я не пролезу, мать...

- С Волги, знать, - сказал, прислушиваясь, солдат с чайником. Добродушный солдатик, вытянув шею, прислушал ся, как прислушиваются к родному языку, услышанному на чужой стороне.

-Тверяки, - сказал он с довольной улыбкой и, приподнявшись на цыпочки, чтобы видеть через головы, крикнул что было силы:

- Го-го-го, земляки, дуй... Вашу так!

- Ну прямо терпенья нет, - сказала женщина в поддевке, нервно поводя плечами.

- Нежны очень стали, - сказал недоброжелательно угрюмый солдат, иностранка, что ли, какая, что родной язык тебе противен. Жандармов-то теперь нет, придется потерпеть.

- Милая, ты не обижайся, Христа ради, - сказал добродушный солдатик. Нешто я со зла. Я ведь от души. Я в Твери два года работал, земляки они, как услышу, так сердце и запрыгает.

- Понимает она тебя, это, - сказал угрюмый солдат.

- Уж седина показывается, отвыкать бы пора.

- Эх, тетенька, да неушто уж... Господи, - сказал добродушный солдатик, приложив обе руки к груди, - я, можно сказать, человек тихий, смирный, цыпленочка и то на своем веку, скажем, не обидел, а когда меня на войне ранили, дал я зарок, чтобы никаких слов. Думаю, лучше буду святителей поминать, коли что, вот как бабушка говорила.

К нему все обернулись.

- Ну и что же? - спросил нетерпеливо солдат с чайником.

- Ну, наши на другой же день заметили: чтой-то ты, говорят, вроде как полоумный стал? А я скажу слово, да споткнусь. Думали уж, что язык отниматься стал. Почесть ничего сказать не могу, нету слов, да на-поди.

- Обойтись своим умом задумал, по-иностранному, - сказал угрюмый солдат.

- Целый месяц, братец ты мой, держался.

- Трудно было?

- Не дай бог, прямо как без рук.

- Никто человека не мучает, так он сам себе муку выдумал.

- Бывало, в праздник люди сойдутся, у них разговор идет, а я, как немой, сижу. И взяла меня тоска...

- Чем кончилось-то? - спросил нетерпеливо солдат с чайником.

- Чем?.. Да один раз жена мне похлебкой руку обварила, я как двину ее... С тех пор и пошло.

- Разум прочистило, - сказал угрюмый солдат.

- И прямо, братец ты мой, как гора с плеч, веселый опять стал, разговорчивый, мать твою...

- О, боже мой, - сказала женщина в поддевке, - хоть бы в другой вагон перейти.

Поезд опять остановился у станции. И сейчас послышалось:

- Эй, милый, проходи!

- Лезь, голубь, лезь, мать!..

- Ну, ну, старина, домовой облезлый, карабкайся, мать...

Добродушный солдатик повернул голову к двери, с заигравшей улыбкой слушал некоторое время, потом, ни слова не говоря, ринулся вперед по головам и закричал, что было силы, над самым ухом женщины:

- Го-го-го... Орловские, что ли, мать вашу?!

- Они самые, соколики, - донеслось оттуда.

- По разговору узнал, четыре года там работал.

1918