Илья Эренбург: Оттепель

Когда она поздравила отца с днем рождения, он усмехнулся: «Радоваться-то нечему: лет много, а сделал мало». Соня рассмеялась: «Мне ты кажешься молодым…»

К обеду пришли гости, знакомые Володи — художник Сабуров с женой и актриса местного театра Орлова, которую все звали Танечкой. Надежда Егоровна позвала, конечно, и Савченко, но он сказал, что должен выступить на читательской конференции, придет позже.

За обедом Володя добродушно подтрунивал над Сабуровым; тот пробовал оправдываться, но говорил настолько невнятно, что никто ничего не понял.

Когда-то Сабуров учился вместе с Володей, и подростками они дружили. Жизнь их развела. Володя мечтал о славе, о деньгах, интересовался, какие темы «ударные», кого за что наградили, кого проработали. А Сабуров прилежно писал пейзажи, которых нигде не выставляли. Этот человек, кажется, любил в жизни только живопись и свою жену Глашу, хромую, болезненную женщину. Глаша работала корректором, и жили Сабуровы главным образом на ее маленькую зарплату; жили плохо. По тому, с каким усердием Сабуров поглощал огромные куски пирога, которые подкладывала ему Надежда Егоровна, было видно, что не всегда он ест досыта. Глаша глядела на него влюбленными глазами. С тех пор как они поженились, Сабуров, кроме пейзажей, писал жену; на портретах она казалась уродливой, но он и уродству придавал какую-то прелесть. Володя не раз говорил родителям, что Сабуров очень талантлив, пожалуй, талантливее всех, но у него не хватает винтика в голове, человек не хочет понять, что теперь требуется, толку из него не выйдет.

Володя и за обедом посмеивался над Сабуровым:

— Ты все еще хочешь переспорить эпоху?

Сабуров в ответ горячо, но невразумительно говорил о Рафаэле, о чувстве цвета, о композиции, пока не вмешивалась Надежда Егоровна:

— Да вы кушайте, остынет…

Шампанское Надежда Егоровна приберегла под конец: ждала Савченко. Когда он пришел, она украдкой взглянула на дочь. Соня спокойно разговаривала с Танечкой о театре, даже не улыбнулась.

Андрей Иванович начал расспрашивать Савченко, что было в клубе.

— Меня удивил Коротеев, — сказал Савченко. — Я его считаю человеком умным, тонким, а выступал он по трафарету. Вы читали роман?

— Не читал, — вздохнул Андрей Иванович. — Все как-то не выходит… А говорят, хорошая книга.

— Книга, может быть, и плохая, но волнует. Там, в частности, описана несчастная любовь. Коротеев напустился именно на это. Получается, что личным драмам не место в литературе, незачем «копаться в чувствах» и так далее. Скажи это Брайнин, я не удивился бы, но от Коротеева я ждал другого…

Володя усмехнулся.

— Такие конференции — это нечто вроде критической самодеятельности. Коротеев — умный человек, зачем ему говорить то, что он думает?

Андрей Иванович не выдержал:

— Не все так рассуждают… Коротеев — честный человек.

На минуту все примолкли, смущенные необычно резким тоном Пухова. Потом Савченко снова заговорил:

— Жалко, что я выступил до него, но одна девушка ему здорово ответила. Вы ошибаетесь, Владимир Андреевич, там все говорили совершенно откровенно. Вы, наверно, давно не бывали на таких обсуждениях, а многое изменилось… Книга задела больное место — люди слишком часто говорят одно, а в личной жизни поступают иначе. Читатели стосковались по таким книгам.

— То же самое в театре! — воскликнула Танечка. — Три новые постановки — и не ходят… Играть абсолютно нечего! Искусство…

Ее прервал Сабуров:

— Вы правы, пора вспомнить, что есть искусство. Володя может говорить что угодно. Я не умею спорить. Но Рафаэль — это не цветные фотографии.

Володя все с той же легкой усмешкой ответил:

— Рафаэля теперь не приняли бы в Союз художников. Не все способны творить, как ты, — для двадцать первого века. Кстати, я сомневаюсь, что в двадцать первом веке кто-нибудь заинтересуется твоими шедеврами.

— Не говорите так, Владимир Андреевич! — тихо вскрикнула Глаша. — Его последний пейзаж — это просто удивительно!

— Все-таки я не понимаю Коротеева, — повторил Савченко. — Я с ним работаю почти год. Живой человек, это чувствуется в каждом слове. Почему он налетел на Зубцова?

— Я читала роман, — сказала Соня, — и я вполне согласна с Коротеевым. Советский человек должен управлять не только природой, но и своими чувствами. А у Зубцова какая-то слепая любовь. Книга должна воспитывать, а не сбивать с толку…

Савченко от волнения опрокинул стакан.

— Не слепая, а большая. И вообще нельзя все раскладывать по полочкам…