Дина Рубина: Когда же пойдет снег

По дорожке мимо кафе проехал пацан на велосипеде. Он держался за руль одной рукой, как бы показывая этим, что - фи, чепуха, он, если захочет, сможет ехать, вообще не держась за руль.

Несмотря на будний день, в скверике царило безделье. Оно довлело над всем - шуршало газетами на скамейках, сквозило солнечными лучами в листьях деревьев. И даже снующие по свои делам люди в скверике казались бесцельно шатающимися.

Всем безраздельно владела праздность...

- Скорей бы уж сне, - сказала я, когда он вернулся, поставив передо мной розетку с белым подтаявшим комочком. - Вы на санках катаетесь?

- Ага, - сощурился он. - Преимущественно этим и занимаюсь.

Когда он это сказал, я вдруг поняла, что передо мной уже совсем взрослый и, вероятно, очень занятой человек. Я подумала, что хватит, нужно раскланяться и убраться восвояси, и неожиданно для себя сказала:

- А пойдемте в кино!

Это была вершина моей наглости и хамства. Но он не дрогнул.

- А уроки когда делать?

- Я не готовлю уроков. Я способная.

Я отчаянно смотрела на него, и взгляд мой был нахален и чист...

Мы гуляли по городу до тех пор, пока не начало смеркаться. Я вела себя скверно, совсем сошла с ума. Я болтала без умолку, забегая перед ним, размахивая руками и заглядывая ему в глаза. Это был стыд, позор, ужас. Я походила на семилетнего Петьку, которого повел в зоопарк летчик-сосед дядя Вася.

Пошел дождь, и, не обращая внимания на этот драгоценный дар неба, по улицам сновали люди. Они вылезали из такси, громко хлопнув дверцей, изучали витрины магазинов или, проходя мимо, окидывали их взглядом, стояли на остановках трамваев, мимоходом договаривались о встречах. И у многих в руках были зонтики - милые и добрые механизмы. Самое невинное, что изобрели люди.

Затем опять показалось солнце, высветляя на тротуарах мокрые озябшие листья, и запах палых листьев, острый осенний запах будоражил душу и заполнял ее ни с чем не сравнимой тоской, словно люди, бредущие в сумерках по осеннему городу, были не действительностью, а дорогим воспоминанием.

Нынешняя осень было особенно радостной и светлой. Ликующей. С каждым днем все яснее виделась гибель лета, и осень торжествовала победу над умирающим противником в упоительной желтизне и оранже...

Наш неосвещенный подъезд в сумерках напоминал одновременно беззубую разинутую пасть и пустую глазницу.

Я понимала, что это завершение неповторимого дня, и старалась придумать для него такое же прекрасное многоточие, но, подойдя к подъезду, обнаружила, что ничего не получается, и почему-то сказала:

- Вот таким образом. Ну, я пошла...

- Это отец поднял трубку?

- Брат. Хороший брат, качественный. Ленинский стипендиант. Не то что я. У меня по литературе тройка. Кажется, я опять начала... Ну, я пошла!

- А отец хороший?

- Еще лучше брата. Он художник-декоратор в театре. Хороший художник и отец хороший, вот только жениться вздумал.

- Ну и пускай...

- Не пущу!

- А ты злюка! - Он засмеялся.

- Ну, я пошла?

И тут случилась первая неожиданная вещь.

- А можно я буду тебе звонить, когда мне будет не слишком весело? спросил он небрежно, прищурившись.

И тут случилась вторая неожиданная вещь.

- Нет, - сказала я. - Лучше я позвоню вам, когда мне будет н слишком грустно...

Сегодня вечером папа уходил. Мы в первый раз оставались вдвоем.

Он щеткой чистил в коридоре туфли, а мы торчали тут же: я сидели на табуретке, а Максим стоял, прислонившись к косяку, - и молча следили за его движениями.

Папа был веселым и бодрым, во всяком случае, казался таким. Он рассказал нам два анекдота, а я в это время думала, что вот он уходит, а вещи его пока остаются, но потом он их, конечно, будет постепенно уносить, как это у людей делается.

Не унесет только мамин портрет со стены, его любимый портрет, где мама нарисована фломастером вполоборота, как бы оглянувшись, с длинной сигаретой в длинных пальцах. Этот портрет нарисовала мамина приятельница - журналистка тетя Роза. У нее была кошка, которая начинала плакать, услышав песню "Синий платочек". Да что это я - была! Есть. И кошка есть, и тетя Роза есть...

Сегодня папа уходил.

Он, конечно, будет часто приходить и звонить, но никогда больше не зайдет поздно вечером в нашу комнату, чтобы поправить одеяла на своих дылдах.

Сегодня папа уходил к женщине, которую он любит.

Он дочистил туфли, снял сетку с гвоздя и весело сказал:

- Ну, пока, пацаны! Завтра позвоню.

- Ну, давай! - в тон ему бодро сказал Максим и открыл дверь.