- Ой, Макся, ну, продолжай, пожалуйста, я все пойму, честное слово!
- Она любила другого человека.
- Нет. Не может этого быть, - сказала я. - Почему же она не ушла?
Он горько усмехнулся.
- А то ты не понимаешь... Эти грузинские гордецы... Только чтобы никто не подумал, что в семье неладно. И потом, дети... И, наверное, чувство вины перед отцом, хотя и не была виновата перед ним. И эта ее категоричность, помнишь: "Главное - называть белое белым, а черное - черным". Она бы назвала себя предателем, если бы ушла.
- Отец не знал, - задумчиво сказала я. - Отец, конечно, не знал. Он бы умер от горя.
- Знаешь, я сейчас много думаю об этом, и мне кажется, что она нарочно тебя придумала, чтобы вышибить из себя любовь. И вообще, если бы не самолет, я бы подумал, что мама сама так решила.
- Откуда ты все узнал?
- Я и раньше догадывался, еще когда она была жива. А потом нашел в ее записной книжке два письма...
Я не спросила, что было в этих письмах, и Максим не стал рассказывать. Слишком трепетно мы относились к маме, чтобы обсуждать ее любовь. Но сейчас, вдруг, я представила, как неизвестный нам мужчина узнает о маминой смерти. Этот момент. Какие у него были руки в этот момент? Что он делал? Отцу было легче. Он бежал по летному полю и кричал. А что делал этот человек для того, чтобы скрыть от людей свою боль?
- Проводи меня до проходной, - вставая, сказал Макс.
- Подожди, Максимка, сядь. Что-то у меня все занемело внутри.
Он с силой провел по лицу ладонью, как будто хотел отшвырнуть в сторону свое уставшее лицо и вместе с ним мысли.
- Скверно, что я все рассказал тебе, - проговорил он. - Но я должен был это сделать. Каждую ночь я думал: "Завтра расскажу. Завтра обязательно расскажу". Я это сделал - для чего? Понимаешь, у тебя возраст сейчас... обвиняющий. Я это по себе знаю, у меня самого так было. Да только после маминой смерти как рукой сняло. Так вот, зачем я все это рассказал? Чтобы ты милосердней была. Не только к отцу - вообще к людям. Потому что без этого, я думаю, настоящей жизни не получится. Чтобы сердце у тебя поумнело... А теперь проводи меня.
- Ты что-то плохо выглядишь, Макся. Ты курсовой проект пишешь?
- С вами попроектируешь... - хмуро буркнул он.
Сегодня я просидела на скамейке дольше обычного, потом медленно поднялась на третий этаж, к себе.
Проходя мимо седьмой палаты, я заглянула туда и сказала маленькой худой женщине, у которой не только руки, но даже лицо казалось натруженным:
- Петрова, к вам сын пришел.
- Ой, спасибо, дочка! - Она стала суетиться, выкладывать какие-то пакеты из тумбочки. - Ты меня так обрадовала, доча!
Я подумала: почему эта женщина называет дочерью еле знакомую девушку? Может быть, потому, что у нее четверо сыновей и она всю свою жизнь мечтала иметь дочь? А может быть, она просто очень добрая женщина?
В палате я отобрала из сетки несколько мягких яблок и положила на тумбочку Веры Павловны, хотя для ее оставшихся зубов и эта пища была немыслимой.
Сухо щелкнул выключатель, и заоконное пространство из-за отразившихся в окне двух наших коек и тумбочек мгновенно стало больничным и неспокойным.
А днем оно было таким по-осеннему прозрачным, ласковым...
Я молча лежала с закрытыми глазами и представляла, как папа листает наш альбом с фотографиями. Я мысленно переворачивала страницы вместе с ним.
Вот Сочи. Меня еще нет на свете. Мама стоит на берегу, на ней очень открытый купальник. На плечах у нее сидит маленький Максимка, голенький, его толстые, по-детски еще кривые ножки свешиваются маме на грудь. Максимке два года, маме - девятнадцать. Они смеются.
Как это сказал Макс? "Она нарочно тебя придумала, чтобы вышибить из себя эту любовь". Ну да, понимаю; думала - родится ребенок, хлопоты, переживания, о том и подумать будет некогда. Мосты сжигала...
Значит, все это - море, чайки, маленький Максимка, любовь к отцу - было до меня? А я для мамы - горький ребенок!
Нет, нет, все не так... Вот другая фотография. Снимал Максим, и вышло плохо, размыто. Меня собирают в детский сад. Я ору благим матом, запрокинув голову так, что лица не видно. Мама натягивает мне правый ботинок, папа левый. Они смеются, и руки их соприкасаются.
Да, да, руки их соприкасаются... Максим просто напутал! Не могло такого быть, и письма эти - ерунда.
Я не заметила, как в палату пришла Вера Павловна. Она долго сидела на койке, неподвижно смотря в темное пространство за окном, заполненное больницей, потом медленно и отчетливо сказала, не глядя на меня:
Читать дальше