Анна Мар: Тебе единому согрешила

Дома она отрезвлялась и находила свое поведение истеричным. А после нового взрыва неверия, возмущения и насмешки над самой собою она кончила тем, что очутилась перед окошечком конфессионала, зеленая занавесочка изнутри отдернулась, и резкий профиль аббата Клоз нагнулся к ней: «Eh bien, mon enfant!»…

Его метод был прост и наивен. Аббат требовал хорошего стола и крепкого сна.

Он нашел сомнения Мечки несущественными.

— Кто сомневается в Боге, тот в Него верит. Это не я говорю, это давно сказано кем-то.

Он зазвал ее к себе и дал книгу, от которой можно было возненавидеть католичество.

«Наши ксендзы умнее», — подумала она, разочарованная.

На другой день месса была в шесть часов утра. Мечка встала с головной болью и когда приняла облатки, ей показалось, что она теряет сознание от слабости.

Освященный алтарь, аббат, мальчик со свечой и колокольчиком, белая пелена балюстрады раздвоились и поплыли у нее перед глазами. Она еле дотащилась до своей скамьи и не нашла в причастии никакой радости.

Арки, выстроенные в честь празднеств, давно снесли, а дождь продолжался. Он даже как будто усилился. На улицах месили бело-серую грязь, и все шли крадущимся шагом, держась ближе к домам. Многие бежали в горы. Мечка лежала больная. Кашель и лихорадка измучили ее. Руки и лицо приняли желтоватый оттвнок. Она очень страдала от невозможности посещать мессу.

Лузовский получил дурные известия из России, где он имел крупное торговое дело. Поэтому Стэня целые дни писала под его диктовку и уединялась с ним на прогулки. Тэкля часто уезжала, но все-таки она не забывала Мечку.

Мечка испытывала к ней нежность, хотя не любила таких женщин, как Тэкля. Она находила ее чересчур терпимой к людям. Для Тэкли не было непростительного поступка. Она даже жалела подлетов какой-то особой жалостью. Мечка хорошо представляла себе Тэклю, и в институте, и в семье, и замужем. Везде она тихая, кроткая и слегка удивленная. Мечка понимала также ее веру: слепую и сказочную. Может быть, в глубине души она не отрицала ни фей, ни русалок, ни заколдованных принцесс. Еще яснее была для Мечки драма Тэкли — любовь к убитому ксендзу Пшелуцкому. Тут не помогли бы никакие анализы и успокоения. Она считала ее чем-то, действительно, позорным и только недоумевала, почему такой ужас стрясся именно над ней. Она была загипнотизирована прошлым. Она всегда возвращалась к нему, воскрешала его умышленно. Она приезжала к Мечке обыкновенно в сумерках. На ней был темный костюм, дорогие меха, длинный шелковый шарф, от которого пахло тонко и сладко. Она садилась близехонько и радостно говорила о близком отъезде в Россию… Как-то она призналась в тоске, что брачная жизнь с Лузовским представляется ей кошмаром.

— Я не могу выносить ласк. Не могу…

Ее глаза наполнились слезами и ужасом.

— Но почему же вы не уйдете?..

— Разве ксендз Игнатий позволит?..

Мечка покачала головой. Она находила Тэклю несколько странной женщиной. Ей доставило огромное удовольствие провести ее пешком по тихим, пустым улицам.

Дождь кончился. От садов веяло глубокой свежестью. Ветки роняли крупные капли. Несколько бледных звезд заблудились среди туч.

Лузовские уехали.

Мечка не поправлялась. Доктор неодобрительно относился к ее одиночеству.

В отеле ничего не имели против того, чтобы ее комната освободилась.

О больной прислала справиться мадам Гоншэ, крайне недовольная отъездом Лузовских.

Наконец, когда все уже листья пожелтели, Мечка встала.

Месье Жорж снес ее вещи на новую квартиру. Он ни за что не хотел, чтобы она взяла экипаж. Тронутая, она щедро расплатилась с ним.

Теперь Мечка жила у какого-то немца, где был сад, цветники и шумный, прозрачный фонтан, делающий два прыжка — с камней на площадку, и с площадки в бассейн.

Она снова ходила на мессу и снова читала религиозные томики с надушенными названиями. Втайне она сознавала, что в своих религиозных исканиях и порывах топталась на месте. Правда, она исповедовалась и причащалась каждую субботу. Но это доставляло ее совести очень небольшое облегчение. Аббаты были терпеливы, благожелательны и бессильны. Аббат Клоз недавно отказал вести ее душу, холодную и как бы засохшую. Он резко предостерегал Мечку от излишнего анализа. В унынии она роптала. Слепая вера умерла еще в юности, изнасилованная прозой и пошлостью. Вера через разум не могла зародиться, ибо Мечке недоставало знаний. Она могла применить к себе слова Мицкевича: «Через чудо — это слишком скоро, через науку — это слишком долго».