Михаил Садовский: Фитиль для керосинки

-- Пусть она пока погуляет, -- сказала Блюма, накрывая на стол.

-- Нейн. Зи велт антлойфн...3 -- возразила Фрида.

-- Ун ви кен мир рейдн?4 -- спросила Блюма и кивнула на девочку?

-- Аф идиш.5 -- Спокойно ответила Фрида... Наташа сидела с книгой у окна и то смотрела на пустырь, то опускала глаза на страницу и механически читала, а за ее спиной монотонно лились непонятные ей слова, но она чувствовала, хотя не понимала как, что говорят о ней...

-- Зачем тебе это надо, -- говорила Блюма. -- Такая трудная девочка. И опять в одной комнате. Может, ты еще ... -- Фрида перебивала ее, сердилась. Они сидели молча несколько минут, и снова разговор тянулся, как рваное кружево.

-- Она никого не помнит из своих -- ни отца, ни мать, может, и еще дети были... а у меня их не было. Ей мать нужна. Она и на могилку поэтому каждый день убегает... они же все там несколько подружек к этой Агафье каждый день в коморку чуть что прибегали, а та на свои гроши им подушечки сахарные покупала -- у нее тоже никого не было. Она Наташе незадолго до кончины стала свою жизнь рассказывать, словно чувствовала, что скоро -- все, чтоб от нее хоть что-то осталось, понимаешь... так она мне вчера начала пересказывать перед сном, вместо моей сказки... такое же не придумаешь... мужа у нее красные расстреляли. Где, она, конечно, не знает, или Наташа не запомнила , что сделаешь -- ребенок... отца Агафьи перед войной посадили, и больше ни слуху, ни духу, а сын на фронте погиб... а она, ты видела ее фотографию на могиле -- это Мельник сделал... он сказал, что может его Симе и детям тоже кто-нибудь сделает портрет на могиле, если бы только знать, где... так она институт в Петербурге кончила до революции еще, конечно, и тоже на фронте еще в ту войну была... в эту ее не пустили... и Наташу она звала не по имени, а "внучка"... ей же пятьдесят лет было, этой старухе, ты же видела, ей можно было сто дать... она же еле ходила... этот наш директор, он же какой человек оказался... взял же ее на работу, -- нигде не брали... подыхай с голоду, раз у тебя муж такой и отец такой... знаешь, что он мне сказал? Я не знала, как начать, все Иван Евдокимович, Иван Евдокимович... так он мне сам говорит: "Посиди с ней дома, -- это, с ней. -- И Фрида скосила глаза к окну. -- Может, -- говорит, -- она на тебя переключится." -- Ты понимаешь? А переключилась я. Ну, что делать? Агафья же дочь врага народа, снова перескочила Фрида. Она даже не знает, не знала, где ее мужа кости -- на сына хоть похоронка пришла... Блюма собирала ладонью крошки с клеенки и молчала.

-- И что? -- Спросила она, наконец. -- Еще год. Еще год. Пока ты одна -- так на всякий случай всегда есть средство... -- Фрида посмотрела на нее:

-- Я знаю, про что ты думаешь... так может, лучше против этого средства, чтобы тебя кто-то тянул за юбку? -- Блюма опять долго молчала и потом согласилась:

-- Лучше. Лучше кто-нибудь другой вообще стянул бы с тебя юбку... но я уже все забыла про это. Фрида, посмотри на нас, кому мы нужны?..

-- Так, может быть, ей? -- Подняла глаза Фрида. -- И когда я не сплю по ночам, не буду давиться подушкой, а слушать, как она ды --шит?! -- Тогда Блюма пустила в ход последний аргумент, чтобы убедить приятельницу:

-- У нее же крест на шее!

-- Ну и что ? -- Согласилась Фрида. -- Их Бог тоже еврей был, между прочим. Она ребенок -- ей повесили крестик. А я часто хожу в синагогу? А ты то когда там была? Мацу боишься купить, чтобы не узнали. Мы евреи, когда нас надо стрелять и резать, а так мы такие же, как они. Что этот крестик? Крестик...Так она снимет его.

-- Это же грех!.. -- Но Фрида уже не могла остановиться:

-- Чей, чей грех?! Мой? Ее, ребенка... -- Она зашептала оглядываясь,-- Это их, их грех... и куда бы мы ни бежали, нас везде убивают... и там, и тут...

-- Так зачем же ты ее за собой тащишь?"

-- Зачем? Если я не потащу ее -- она сама уйдет... знаешь, что она мне сказала: "Я хочу туда, к Агафье Павловне, -- больше меня никто не любит..." Сторож у нее нашел бутылочку хины... -- ты понимаешь? Хорошо, что никто не знает... думаешь в психушке ей лучше будет? Или в доме для дефективных... Наташа теперь только смотрела в окно -- буквы в книге стали серыми и расплывчатыми. Она ужасно хотела писать, но стеснялась сказать, а просто встать и пойти в туалет не могла, потому что наверняка подумали бы, что она опять убегает, а она не хотела, чтобы ее вернули обратно в шумную спальню. Она не любила Фриду, но с ней было хорошо -- никто не приставал с распросами, никто не дергал за косичку и не дразнил попадьей... Но когда она почувствовала, что сейчас лопнет и окажется в луже, резко повернулась, уронила книгу и уже не могла за ней наклониться.