Юрий Слёзкин - Ольга Орг

Но почему, почему не жить дальше, не бороться? Да просто не стоит… Не нужно, пора все это кончить… Вот придет к ней возлюбленный, и умрет несбереженная ее любовь. Она не умеет строить, а как жить на развалинах? И почему-то вспомнила свой сон, тот вещий сон, что приснился ей в час, когда умерла мать.

Положила руки на стол, склонила голову на миг, закрыла глаза и увидала скорбный лик иконы, и вслед за этим мелькнуло в сознании: «Вот иду за вами следом, бледный мальчик Вася, нежный, любящий Скарынин». И улыбнулась так кротко, примиряюще, будто во сне. Спокойно и уготовано стало на душе, как бывало в детстве, когда шла к причастию.

Забылась, уплыла куда-то далеко, на мгновение почувствовала себя легкой, бесплотной и маленькой, и увидала песок золотой под солнцем и ласковое небо, и услышала, точно близко где-то попискивают, чирикают птички, воробьи. Так сладко было слушать их быстрый говор. Но резко вернул к жизни раздавшийся стук в дверь.

Невольно вскочила Ольга со стула, держась за сердце, вдруг нестерпимо забившееся, вытянулась — вся тревога и внимание. Бессознательно потянулась похолодевшей рукой за револьвером и быстро запрятала его на груди под кофточкой. Глаза пристально впились в белое пятно дверей.

— Можно войти?

Улыбаясь сладко, нарочито почтительно изгибая стан, вошел в комнату Ширвинский, а за ним следом, семеня короткими ножками, выдвинулся с серыми баками старикашка, бережно несущий перед собою букет цветов.

— Позвольте вам представить князя…— начал Ширвинский.

У обоих были лица торжественны, чуть-чуть изумленные. Смотрели на Ольгу, на цветы. Ошеломил пряный, густой запах…

Напряженно всматривалась Ольга в их лица. На время захватило дух, синие круги пошли перед глазами. Но поборола себя, осилила обволакивающую тело крутящую слабость и тотчас же оледенела — зимним холодом сковало сердце. Еще одно усилие — и уже спокойно Ольга протянула вошедшим руку, с достоинством дала ее поцеловать князю.

Ширвинский улыбался. Радовался Ольгиной выдержке. Уже готов был примириться с этой массой цветов, наполняющей комнату.

Когда Ольга заговорила, он благосклонно закивал головой. Ему нравилось, что голос ее хотя и глух немного, но тих и ровен.

Она сказала:

— Вы как раз вовремя. Я ждала вас…

И потом, точно вспомнив что-то, прислушиваясь к далекому, ей одной слышному шуму, она добавила:

— Так я сейчас приду, подождите минуту — недолго… я переоденусь…

И ровным шагом, как будто озабоченная чем-то незначительным, обычным, она прошла мимо Ширвинского и князя из комнаты своей в темный конец коридора.

Князь, восхищенный, разглаживал баки. Ширвинский шепнул значительно:

— Вот видите, я же говорил вам!..

Белые мягкие хлопья снега тайно, неслышно и быстро устилали землю. Легкие мотыльки кружились в бледном свете зимнего дня.

Люди шли, улыбаясь самим себе и зажмурившись. Бубенцы звякали тоньше. У девушек стыдливо алели щеки из-под напудренных инеем прядей волос, а у мужчин добродушно обвисли усы.

В этот день, когда к спящей царевне приходит влюбленный принц, когда в полях расцветают голубые ночевеи, чьи очи — очи любимой, где сказывается ее сердце; когда души утопших молятся и плачут о грехе своем, отчего и синеет в эту пору лед и слышен по реке тихий шум,— в этот день два человека — один высокий, полный, в старомодном цилиндре, другой меньше, тоньше, в носатой меховой шапке — шли по одной из тихих улиц Петербургской стороны.

Дойдя до одного подъезда, они молча поднялись по лестнице.

Дверь, перед которой они остановились, была распахнута настежь и чьи-то растерянные лица мелькали в передней.

Тогда господин в цилиндре быстро вошел в квартиру и спросил:

— Барышня Орг дома?

Но ему не ответили, занятые чем-то, швейцар и дворник, а горничная испуганно пробежала мимо, махнув рукою.

В комнате Ольги было пусто, и вяли, сладко дыша, забытые цветы.

Полный господин в растерянности остановился. Слишком много было цветов и слишком беззвучной казалась покинутая комната.

Его окликнули. Он оглянулся.

В дверях стоял его спутник.

— Иди скорее… да иди же!..

В конце коридора за платяным шкафом, там, где хозяйственной рукой была повешена пестренькая занавесочка, отделяющая темный угол со всяким скарбом, толклись при свете колеблемой свечи несколько людей, бестолково и ненужно о чем-то споря и ахая.

Молодой господин со светлыми усами и серыми холодными, несмотря на волнение, глазами говорил раздраженно: