Юсиф Самедоглы: Весной в Жемчужном овраге

- Я бы чаю выпил.

- Сделать сладкий? - тетушка Саялы с надеждой взглянула на пожелтевшее, страшно исхудавшее лицо мужа - уж сколько месяцев тот ничего сладкого ни есть, ни пить не мог.

- Да.

- Слава тебе, господи!

Тетушка Саялы уже выходила из комнаты, когда старик ее окликнул:

- Знаешь, я сейчас подумал... Надо бы тебе этих уколов взять хотя бы пяток, или десяток, если б дал...

- Откуда ж мне знать?.. Вдруг бы дохтуру не понравилось, что я много прошу.

- А что, он бесплатно дал?

- А как же! - тетушку Саялы кольнуло в сердце тяжелое предчувствие - она начинала понимать, что что-то сделала не так, не так надо было говорить с очкастым доктором, наверняка, теперь такое лекарство - большая редкость. Ах, чтоб тебя, Саялы!..

- Сколько там у нас денег, старая?

- Семьдесят рублей.

- Оставь двадцать. Пятьдесят возьми отнеси тому дохтуру. Или поговори сначала с Махмудом, посоветуйся... Нет, лучше, отнеси, отдай тому... Так, говоришь, узнал он меня? - Черкес взглянул в глаза старухе.

Тетушка Саялы не выдержала его взгляда, опустила глаза, но, чтобы развеять его подозрения, торопливо проговорила:

- И даже очень просто! Говорит, нет в Баку такого человека, чтобы не знал Черкеса из Жемчужного. Передай от меня большой привет, говорит...

- Ну так, не теряй времени... Иди...

Тетушка Саялы достала из-под стола старый обшарпанный чемодан, больше похожий на сундук, раскрыла его и вытащила деньги, лежащие среди наволочек и простыней, аккуратно сложенные, отсчитала пятьдесят рублей: три десятки, четыре пятерки.

- Может, сначала приготовить тебе чай?

- Нет, не задерживайся. Чай потом... На пороге старик еще раз окликнул ее:

- Ай, Саялы!

- Чего? - она поглядела на его неузнаваемо изменившееся, до боли родное лицо.

- Беспокою тебя... Ты уж прости...

Горячий комок подкатил к горлу Саялы. Задыхаясь от этого комка, она захлопнула за собой дверь.

Тетушка Саялы и теперь торопилась изо всех сил, но не надежда на этот раз подкрепляла ее, и не было за плечами светлых крыльев, а шла она торопливо, угнетаемая чувством собственной оплошности, подгоняемая страхом, шла, спотыкаясь о камни, попадая в рытвины ногами, царапая их о колючки придорожные, шла, задыхаясь, держась за сердце, бешено бьющее в старую обвисшую грудь, нашла после долгих поисков тропинку, что была спрятана меж камней, огромных обломков Черной горы... Теперь отсюда рукой подать до фельдшерского пункта на обочине шоссе. И тут она услышала знакомый гул над головой. Подняла голову, и, ахнув, узнала вертолет - большую стрекозу, что видела на рассвете. Свались сейчас на тетушку Саялы столько же обломков Черной горы, сколько их похоронило под собой тропинку, она бы испугалась меньше, но вертолет... Что-то оборвалось внутри у старухи - ей даже показалось, что она услышала тихий, тоскующий, короткий звук - дзынь! - и упало... Она почему-то вдруг вспомнила о деньгах, вытащила их. Побежала вслед вертолету, зажав в кулаке пятьдесят рублей - три десятки, четыре пятерки. Она бежала, задыхаясь, жадно ловя ртом воздух. Вертолет неумолимо уменьшался, и тогда из сведенного судорогой рта старухи полетел в небо, вслед вертолету вопль:

- Подожди, остановись, дохтур!.. Черкес из Жемчужного помирает! Помоги!! Он тоже служил государству! Колхозы строил, бандитов ловил! Стой!.. Помоги!!

И тут она, задыхаясь, упала на зеленую, остро пахнущую солнцем, весеннюю травку. А вертолет растаял в далекой синеве, исчез... Потом тетушка Саялы услышала треск сверчков в траве и поняла, что вертолет давно улетел. Все. Нет его. Она села в траве, согнула дрожащие колени, обхватила их тонкими, почерневшими от старости и тяжелой работы руками, и тут вдруг в памяти отчетливо всплыла худая, обтянутая кожей, свисающая с кровати рука старика, а в своей руке она ощутила деньги, вспомнила - три десятки, четыре пятерки - и почувствовала на своих старых щеках непривычные горячие и тихие слезы...