Михаил Погодин: Петрусь

— Та як бы ты був не лыхий чоловик, не разносив бы про мене такого сраму; на що ты выхвалявся всем, що я… що ты… А теперь все люди чорт зна що про мене думают.

Напраслина огорчила Петруся; всеми силами он старался разуверить чувствительную девушку.

— Я тебе люблю, як никого на свете: чи можно, щоб я став выгадывать про тебе?

— Та колы ты мене любишь, чом же ты не скажешь батькови про се? я и сама люблю тебе.

Можно представить себе, как обрадовался добрый малый такому нечаянному объяснению, на которое хотя он до сих пор и надеялся, но зато столько же и боялся противного. Минутная досада и обида были вознаграждены слишком. Он расцеловал свою милую, и по прошествии первых минут любовного восторга они уговорились, как объявить отцу взаимное желание. Петрусь опять робел, но Наталка ободрила его, сказав, что отец любит его как родного сына и часто, пред гостями даже, все свое благосостояние приписывает неусыпным трудам дорогого приемыша. Что могло более ручаться за успех?

В первое воскресенье, помолясь усердно перед образом, одевшись в лучшее платье, пригладив гладенько кваском волосы, пришел Петрусь к старому казаку, повалился в ноги и начал:

— Ты був для мене бильше, ниж ридный батько, николы не лаяв мене без нужды, обходывся зо мною, як з ридным сыном. А теперь прийшов тебе проситы о последней милосты.

— О який?

— Отдай за мене дочь свою Наталку.

Старик, удивленный такою неожиданною просьбой, не может, задыхаясь с сердцов, выговорить слова, а Петро, принимая это молчание за добрый знак, в жару продолжает:

— Я давно вже люблю Наталку, и вона мене любит; мы будем целый вик з нею молыть за тебе бога, будем любыть тебе от всего сердца, и деты наши, колы воны будут…

— Як! я, — прервал наконец старик, переведши дух, — я отдам дочь свою за чорт, батька, зна кого, що ни роду ни племени, як бурлака, або як голодряпец! Чи ты сказывся, або в уме повередывся, або мабудь яка ведьма обморочила тебе? Ось до чего дожив я: згодовав порося, а теперь зробылась свынья, бачь, яку шкоду вробыла. Убирайся витселя, вражий сыну, и на очи не попадайся; а не то я тебе зверну голову на сторону.

Остолбенел мой бедный Петро. Слезы в три ручья из глаз у него покатились.

— Побыла ж мене лыха година та нещастлива, — сказал он, отходя от двери. — Прощай, тату, спасыби тоби за хлиб, за силь, спасыби тоби, що ты мене дытиною прыютыв, нехай тоби за се господь заплатыт, а мыни ничым тебе отдьяковать. Просты мене сыроту, що я обидыв тебе, що дав сердцю своему волю. Прощай, тату, навики!

С сими словами он вышел из хаты: в сенях дожидалась его Наталка. Один вид его поразил ее как громовым ударом.

— Нема талану, — чуть выговорил несчастный, громко рыдая, поцеловал ее горячо, обеспамятевшую от ужаса, и выбежал из дома, куда глаза глядели.

Долго бежал он без чувства, без памяти, и только усталость заставила его наконец остановиться. Это было в деревне, верстах в пятнадцати от Полтавы. Он опомнился, сел на завалинку и горько заплакал. Наплакавшись, начал он думать — и, надо отдать честь его рассудку, скоро сообразил, что бедность была единственною причиною Скоробрешенкова отказа и что этому горю пособить еще можно: стоит как-нибудь наработать столько денег, чтоб прельстить расточительного старика, который по всем расчетам должен был вскоре почувствовать в них понудительную нужду.

С таким решением идет Петра в Кременчуг к купцу, знакомому ему по прежним торговым оборотам; и на этот раз счастие ему поблагоприятствовало: он поступает в приказчики, в продолжение времени приобретает большую и большую доверенность, оказывает случайно важную услугу на ярмарке, получает в награждение порядочную сумму, входит к купцу в долю, берет на нее по особливому счастию значительный барыш — и таким образом чрез несколько времени, не считая проходящих дней, а считая только получаемые деньги, не смотря на дорогу, а только на цель, накопляет две тысячи рублей.

Больше не нужно, и Петрусь решился воротиться на родину. Получив последний рубль, объяснившись с хозяином и поблагодарив его за милости, спешит он домой, веселый и радостный.

Как взволновалась его кровь, когда под вечерок, вышед из последнего селения, увидел он на горе свою родимую Полтаву! Он не шел, а бежал и около сумерек добрался до городской горы. Сердце его выпрыгнуть хочет. Не заходя на постоялый двор, в дорожной свите, запыленный, небритый, поворачивает он к Скоробрешенкову дому. Он уже не бежит, а летит… Наталка! сейчас я увижу тебя, поцелую.