Михаил Погодин - Преступница

Однажды я могла припасти ему только один старый шейный платок — он рассердился. «Клянусь богом, — сказала я ему, упавши в ноги, — что не могу ничего дать больше. И так хожу я уж оборванная…» — «Крадь!» — закричал он. «Как! я стану красть!» — «А разве душить людей лучше? — Ты одна у отца с матерью, нынче ли, завтра ли все будет твое. Они и сами рады бы отдать все, лишь бы спасти тебя от гибели. Слушай: я скоро перестану ходить к тебе, мне надо идти к барину в Москву за паспортом. Это, может быть, в последний раз». Как я услышала это слово: в последний раз, — я обеспамятела от радости: мне казалось, что все мои несчастия кончились.

«Изволь, — сказала я ему, — приходи в воскресенье». Я украла бумажник у матушки, и рука моя не дрожала; я не помнила, что делаю; я радовалась и веселилась, думая только о том, что изверг скроется скоро с глаз моих. — В воскресенье я отдала кошелек ему — и к ужасу узнала, что он останется еще на месяц. Он велел копить мне денег на дорогу. По крайней мере я увидела конец своим мучениям. Я считала всякий день, всякий час; между тем он ходил ко мне беспрестанно и выманивал деньги под разными предлогами. «Ведь все равно, — говорил он мне в утешение, — раз украсть или десять». Я крала и передавала ему краденое; дома начались подозрения. Батюшка и матушка били людей, отдавали в полицию, выгоняли от себя. Я ничего не видела, не чувствовала и только считала: завтра пятница, прошло три недели без двух дней, в воскресенье исполнится три недели ровно, останется одна; а в то воскресенье он уйдет, и я не увижу его больше; я крестилась и молилась, и радовалась. Наконец прошел этот длинный, длинный месяц, наступил желанный день. — Что же? Он сказал мне, что еще должен пробыть несколько времени. — «Сколько?» — спросила я его с нетерпением. — «Не знаю, — отвечал злодей. — Или тебе не любо видеть меня, своего благодетеля?» — Господи! Что я почувствовала, услышав сии слова! Я опять не видела конца моим мучениям, и опять погрузилась в бездну моего злополучия. «Смотри же! этими деньгами я заплачу только долг. К субботе приготовь мне побольше, непременно: не то я разделаюсь с тобой по-свойски». — Но я не могла украсть ничего: у нас дома все было заперто. По десяти глаз смотрело на всякий замок — да и сама я не хотела, не могла употребить прежнего старания, лишенная надежды достигнуть своей цели. — Между тем назначенное время приближалось, я вспомнила угрозы дворника и испугалась, как раба, не исполнившая приказаний господина. С каким ужасом стала я ожидать его! Что он сделает со мною? Кровь моя волновалась, колени дрожали, свет тмился в глазах, мысли мешались. Уже пробило восемь часов… девятый… он придет в сию минуту… Вон он идет… пьяный… уж стоит у калитки… лицо багровое, в глазах полымя… борода всклокоченная, волосы щетиною… он ревет: «Давай мне денег…» — «У меня нет…»

Припадок сумасшествия начался у несчастной при ужасном воспоминании. Глаза ее сверкали; у рта показалась пена; она начала махать руками. Императрица заметила это и вышла тихо из комнаты, оставя девушку под надзором камердинеров, которым приказала не мешать ей в продолжение припадка и по успокоении отвести ее в назначенное место.

— «Как нет! — продолжала она, не примечая, что делалось около нее. — Давай мне денег!» — «Делай что хочешь со мною. У меня нет ничего». — «Ничего, так я сделаю, что хочу, с тобою! Ты расплатишься со мной…» Он бьет меня, тащит к беседке… Злодей! злодей!.. Куда!.. Ха, ха, ха! я сожгла его! Ха, ха, ха! он сгорел! Как визжит он! Слышите? Не ожил ли? Нет! нет! не оживет!… и с сими словами упала на землю.

Окончание приключений преступницы мы доскажем нашим читателям, ибо сама она не говорила уже более с императрицею, которая вскоре отправилась далее, принужденная сократить свое путешествие по случаю возникшей войны с Турциею [4] …вскоре отправилась далее, принужденная сократить свое путешествие по случаю возникшей войны с Турциею. — Екатерина II была в Нижнем Новгороде в мае 1767 г. Русско-турецкая война началась в 1768 г. .

Злодей посягнул на честь несчастной девушки. С сего времени она онемела всеми своими чувствами, лишилась употребления человеческих способностей, сделалась существом совершенно страдательным, как послушная жертва перед своим палачом; ум ее обнаруживался только в хитростях, с коими она скрывала свое преступное поведение: так сильно было в ней прежнее желание не огорчать родителей страшною вестию. Все проходило тайно, и прежняя жизнь ее много содействовала к отклонению всяких подозрений; никому не казалось странным, что была она молчалива, пасмурна, часто оставляла свою комнату, разговаривала с кем-то за калиткою, ибо и прежде всегда жила так же, хотя, увы! — совершенно по другим причинам. — Так прошло два месяца. Вечером, после ужина, в день известного пожара, вызывает ее дворник условленным знаком из комнаты. Она выходит.