Аполлон Григорьев - Одиссея последнего романтика

Писал недавно мне один
Достопочтенный господин
И моралист весьма суровый,
Что «так и так, дескать, ты в грязь
Упал: плотская эта связь,
И в ней моральной нет основы».

О старый друг, наставник мой
И в деле мысли вождь прямой {88} ,
Светильник истины великий,
Ты страсти знал по одному
Лишь слуху, а кто жил — тому
Подразделенья ваши дики.

Да! было время… Я иной
Любил любовью {89} , образ той
В моей «Venezia la bella»
Похоронен; была чиста,
Как небо, страсть, и песня та —
Молитва: Ave maris Stella! [40] {90}

Чтоб снова миг хоть пережить
Той чистой страсти, чтоб вкусить
И счастья мук, и муки счастья,
Без сожаленья б отдал я
Остаток бедный бытия
И все соблазны сладострастья.

А отчего?.. Так развилось
Во мне сомненье, что вопрос
Приходит в ум: не оттого ли,
Что не была моей она?..
Что в той любви лишь призрак сна
Все были радости и боли?

Как хорошо я тосковал,
Как мой далекий идеал
Меня тревожно-сладко мучил!
Как раны я любил дразнить,
Как я любил тогда любить,
Как славно «псом тогда я скучил»!

Далекий, светлый призрак мой,
Плотскою мыслью ни одной
В душе моей не оскорбленный!
Нет, никогда тебя у ног
Другой я позабыть не мог,
В тебя всегда, везде влюбленный.

Но то любовь, а это страсть!
Плотская ль, нет ли — только власть
Она взяла и над душою.
Чиста она иль не чиста,
Но без нее так жизнь пуста,
Так сердце мучится тоскою.

Вот Нижний под моим окном
В великолепии немом
В своих садах зеленых тонет;
Ночь так светла и так тиха,
Что есть для самого греха
Успокоение… А стонет

Всё так же сердце… Если б ты
Одна, мой ангел чистоты,
В больной душе моей царила…
В нее сошла бы благодать,
Ее теперь природа-мать
Радушно бы благословила.

Да не одна ты… вот беда!
От угрызений и стыда
Я скрежещу порой зубами…
Ты всё передо мной светла,
Но прожитая жизнь легла
Глубокой бездной между нами.

И Нижний-город предо мной
Напрасно в красоте немой
В своих садах зеленых тонет…
Напрасно ты, ночная тишь,
Душе забвение сулишь…
Душа болит, и сердце стонет.

Былого призраки встают,
Воспоминания грызут
Иль вновь огнем терзают жгучим.
Сырых Полюстрова {91} ночей,
Лобзаний страстных и речей
Воспоминаньями я мучим.
Вина, вина! Хоть яд оно,
Лиэя древний дар — вино!..

А что же делать? На борьбу
Я вызвал вновь свою судьбу,
За клад заветный убеждений
Меня опять насильно влек
В свой пеной брызжущий поток
Мой неотвязный, злобный гений.

Ты помнишь ли, как мы с тобой
Въезжали в город тот степной {92} ?
Я думал: вот приют покоя;
Здесь буду жить да поживать,
Пожалуй даже… прозябать,
Не корча из себя героя.

Лишь жить бы честно… Бог ты мой!
Какой ребенок я смешной,
Идеалист сорокалетний! —
Жить честно там, где всяк живет,
Неся усердно всякий гнет,
Купаясь в луже хамских сплетней.

В Аркадию собравшись раз
(Гласит нам басенный рассказ),
Волк старый взял с собою зубы…
И я, в Аркадию хамов {93}
Взял, не бояся лая псов,
Язык свой вольный, нрав свой грубый,

По хамству скоро гвалт пошел,
Что «дикий» человек пришел
Не спать, а честно делать дело…
Ну, я, хоть вовсе не герой,
А человек весьма простой,
В борьбу рванулся с ними смело.

Большая смелость тут была
Нужна… Коли б тут смерть ждала!
А то ведь пошлые мученья,
Рутины ковы мелочной,
Интриги зависти смешной…
В конце же всех концов лишенья.

Ну! ты могла ль бы перенесть
Всё, что худого только есть
На свете?.. всё, что хуже смерти —
Нужду, скопленье мелких бед,
Долги докучные? О нет!
Вы в этом, друг мой, мне поверьте…

На жертвы ты способна… да!
Тебя я знаю, друг! Когда
Скакала ты зимой холодной
В бурнусе легком, чтоб опять
С безумцем старым жизнь связать,
То был порыв — и благородный!

Иль за бесценок продала
Когда ты всё, что добыла
Моя башка работой трудной,—
Чтоб только вместе быть со мной,
То был опять порыв святой,
Хотя безумно-безрассудный…

Но пить по капле жизни яд,
Но вынесть мелочностей ад
Без жалоб, хныканья, упреков
Ты, даже искренно любя,
Была не в силах… От тебя
Видал немало я уроков.