Мариэтта Шагинян - Перемена

- Ни за что! - вскрикнули Лиля и Куся.

Они поглядели разом на площадь, - там пробегали новые толпы беженцев, спотыкаясь о застревающих между ногами, влекомых веревочкой за ногу, поросят. Лиля и Куся любили события. Они были крайними левыми и, если б позволила мама, пошли бы хоть в красногвардейцы!

С керосинки снята кастрюля. На ней теперь чайник, эмалированный, скоро уже закипит. Вдова расставила чашки, Лиле и Кусе их собственные, Якову Львовичу свою кружку, а себе посудинку Чичкина от простокваши, - чашек гостям не хватало. В жестянке вареный коричневый сахар, порубленный на кусочки, - конфеты домашнего приготовленья, называемые вдовой "крем-брюле".

Совсем было принялись за чай. В окна видно, что площадь вдруг опустела. Откуда-то из-за угла, дробно стуча сапогами, прошел отряд желто-серых шинелей и остановился, совещаясь. Лиля и Куся глядели во все глаза шинели взглянули в их сторону, разделились на группы и один за другим, молчаливо стуча каблуками по камням, подкидывая на плечи винтовки, пересекли площадь.

- Мамочка, стучат!

Вдова идет отворять, сопровождаемая Яковом Львовичем. Лиля и Куся за нею. Сняли засов и цепочку:

- Кто там?

В переднюю один за другим молчаливо вошло несколько вооруженных. Не отвечая вдове, поднимаются по лестнице. Двое остались внизу, - сторожить.

Наверху остановились:

- Оружие есть? Не прячете ли офицеров и казаков?

- Оружия нет, и никого не прячем. Вот единственный мужчина, Яков Львович, в гости пришел.

- Покажите документы.

Яков Львович достал из внутреннего кармана свой паспорт грязного вида "магистр историко-философских наук, Яков Львович Мовшензон". Прочитали, вернули.

- Что там наверху?

Не дожидаясь ответа, один из пришедших по лесенке стал взбираться наверх, в открытую чердачную дырку. Там шарахнулись голуби.

- Кто там?

- Голуби, товарищ.

Лиля и Куся отвечают на перегонки. Смотрят глазами, как пиявками, неотрывно в лица пришедших. Они все из рабочих, лет по семнадцати, по восемнадцати, винтовки надели, должно-быть, впервые, лица юные, суровые, строже, чем надобно. Многим из них суждено было быть через несколько дней зарубленными в Балабановской роще казаками.

- Город в наших руках, товарищ? - выпалила вдруг Куся, не удержавшись.

- Чего выскакиваешь? - шепчет ей Лиля.

- Город в руках Совета, - отвечает безусый, - предполагается на завтра выступленье. Вы соберитесь отсюда, тут будут обстреливать. Дом мы займем под пулеметную команду...

- А нельзя ли тоже остаться?

- Что ж, - можно; только при каждом выстреле надо ложиться на пол.

- Лиля, Куся, вы с ума посходили, - вырвалось у мамы, - мы соберемся, товарищи, только уж вы тут не дайте вещей разорять.

- Не тронем, не беспокойтесь!

Спустя четверть часа вдова с базарной корзинкой, Лиля и Куся с подушками, а Яков Львович с ручным чемоданом пробегают по темной безлюдной площади, торопясь в ту же сторону, куда проструились давеча беженцы. В дороге убеждает их Яков Львович итти прямо к нему, но вдова беспокоится, слишком далеко. Им тут по пути у богатого родственника, домовладельца, ближе к вещам и квартире.

Вечером нет электричества. Улицы черны. Безмолвные притушенные кинематографы, больницы, театры, только аптекарь в белом переднике, как ни в чем не бывало, стоит над весами и банками, приготовляя лекарства.

В доме богатого родственника заняты залы, ванная, девичья, бельевая, буфетная и летняя кухня. Беженцы, знакомые и чужие, заполнили комнаты, наскоро перекусывают из корзинок захваченной от обеда стряпней и, готовясь к ночевке, вынимают платки и подушки.

Родственник, старообрядец с серебряными очками на носу, в мягких, шитых руками домашних, шлепанцах, ходит по дому и всякому соболезнует от сердца. Жена и свояченицы угощают вдову с гимназистками сытным ужином. Хорошие люди, а все-таки с ними не близко.

- Я говорил, что этим кончится. Бескровных революций не бывает, шамкает старообрядец, - погодите, еще не то увидим. Жид сядет на престол.

- Оставьте пожалуйста! - вспыхивает учитель гимназии, - евреи тут не при чем. Если б не разогнали Учредительное Собрание, не загубили святое дело революции...

- Это и есть революция! - не выдерживает Куся.

- Молчи, пожалуйста, - говорит ей тетка.

- Если б не дали беспрепятственно вести безумную крайнюю проповедь, республиканский строй в России окреп бы и привился. Мы видим примеры из истории... - разговор переходит на примеры.

Керосиновая лампа мигает, свет ущербляется. Далеко откуда-то с Дона внезапно слышен шум от снаряда, - гулкий и широко раскатывающийся.