Варлам Шаламов - Перчатка, или КР-2

В зиму наших поэтических вечеров отделения для вольнонаемных еще не было. Лишь в хирургическом отделении арестантской больницы была палата на две койки - для вольнонаем-ных на случай неотложной госпитализации, травмы, автомобильной например. Палата не пустовала. На этот раз в палате лежала девушка лет двадцати трех, одна из московских комсомо-лок по набору на Дальний Север. Окружали ее сплошь уголовники, но девушку это не смущало она была секретарем комсомольской организации какого-то соседнего прииска. Об уголовни-ках девушка не думала, держалась просто, скорее всего по незнанию колымской специфики. Девушка эта умирала от скуки. Болезни, по которой девушка была срочно госпитализирована, у нее не оказалось. Но медицина есть медицина, девушке нужно было вылежать положенный карантинный срок, чтобы шагнуть за больничный порог и исчезнуть в морозной бездне. У нее были какие-то большие связи в самом управлении в Магадане. Потому-то ее и госпитализиро-вали в мужскую лагерную больницу.

Девушка спросила меня, можно ли ей послушать такой поэтический вечер. Я разрешил. Как только очередное чтение началось, она вошла в перевязочную гнойного отделения и оставалась до конца чтения. На следующем поэтическом вечере она была тоже. Вечера эти были в мое дежурство - через двое суток на третьи. И еще прошел один вечер, а при начале третьего в перевязочной распахнулась дверь, и порог перешагнул сам начальник больницы доктор Доктор.

Доктор Доктор ненавидел меня. Что ему донесут о наших вечерах - я не сомневался. Колымские начальники обычно поступают так: есть "сигнал" принимают меры. "Сигнал" здесь закреплен как термин информации еще до рождения Норберга Винера, применялся именно в смысле информации в тюремном и следственном деле всегда. Но если "сигнала" нет, то есть нет заявления устного, но формального "стука" или приказа высшего начальства, уловившего "сигнал" раньше: с горы не только лучше видно, но и лучше слышно. По собственной инициати-ве начальники редко поднимают официальное изучение какого-либо нового явления в лагерной жизни, ему вверенной.

Доктор Доктор был не таков. Он считал своим призванием, долгом, нравственным импера-тивом преследование всех "врагов народа" в любой форме, по любому поводу, при любой обстановке и при любой возможности.

В полной уверенности, что он может изловить что-то важное, он влетел в перевязочную, даже не надев халата, хотя халат нес за ним на вытянутых руках дежурный фельдшер терапевти-ческого отделения, бывший румынский офицер, любимец короля Михая, краснорожий Поманэ. Доктор Доктор вошел в перевязочную в кожаной куртке покроя сталинского кителя, даже пушкинские белокурые баки доктора Доктора - доктор Доктор гордился своим сходством с Пушкиным - торчали от охотничьего напряжения.

- А-а-а,- протянул начальник больницы, переводя глаза с одного участника чтения на другого и останавливаясь на мне,- ты-то мне и нужен!

Я встал, руки по швам, отрапортовал как положено.

- А ты откуда? - Доктор Доктор перевел перст на девушку, сидевшую в углу и не вставшую при появлении грозного начальника.

- Я здесь лежу,- сухо сказала девушка,- и попрошу не тыкать.

- Как здесь лежит?

Комендант, вошедший вместе с начальником, объяснил доктору Доктору статус больной девушки.

- Хорошо,- грозно сказал доктор Доктор,- я выясню. Мы еще поговорим! И вышел из перевязочной. И Португалов и Добровольский выскользнули из перевязочной давно.

- Что теперь будет? - сказала девушка, но в тоне ее не чувствовалось испуга, а только интерес к юридической природе дальнейших событий. Интерес, а не боязнь или страх за свою или чью-то судьбу.

- Мне,- сказал я,- ничего, я думаю, не будет. А вас могут выписать из больницы.

- Ну, если он меня выпишет,- сказала девушка,- я этому доктору Доктору обеспечу хорошую жизнь. Пусть только пикнет, я его познакомлю со всем высшим начальством, какое на Колыме есть.

Но доктор Доктор промолчал. Ее не выписали. Доктор ознакомился с ее возможностями и решил пройти мимо этого события. Девушка пролежала положенное для карантина время и уехала, растворилась в небытии.

Меня начальник больницы тоже не арестовал, не посадил в карцер, не загнал на штрафняк, не перевел на общие работы. Но в очередном отчетном докладе на общем собрании сотрудников больницы, в битком набитом кинозале мест на шестьсот, начальник рассказал подробно о тех безобразиях, которые он, начальник, собственными глазами видел в хирургическом отделении во время обхода, когда фельдшер имярек сидел в операционной и ел бруснику из одной миски с пришедшей туда женщиной. Здесь, в операционной...