Дмитрий Шашурин: Сорочий глаз

Ненадолго. Дома я утешился, измерив морщины своим именным кронциркулем - они укоротились на две десятых миллиметра. Ну, ошибся, не так действовал, сорвалось - и должно было сорваться, поймите меня... Стоп... Стоп, почему же это у шефа так убедительно звучало п о й м и т е м е н я х о т я б ы н е п р а в и л ь н о? Какой толк от такого понимания? И все эти его <����чересчур очень прекрасно>... Выходит, многого я не в состоянии охватить не то чтобы правильно, а хоть чуть-чуть или кое-как. Ведь лезу в науку. С другой стороны, морщины-то, ягоды-то...

И тут же начал, как говорят кибернетики, проигрывать другой вариант с крысой. Не с той и не со следующей, а с десятой или двадцать пятой, когда уже шеф давно бы ко мне привык, пригляделся, притерпелся. Но проигрывание каждый раз застопоривалось, непременно шеф глядел на мой карман, лишь только я выводил его на сцену. Мне же хотелось, чтобы он перестал ограждать от меня науку, словно я могу ее поранить, допустил к себе по-свойски, позволил шутить запросто и с ним и про науку. Вот тогда и проигрался бы вариант - на спор при нем накормить издыхающую крысу ягодами, а я пригласил бы шефа в соавторы. Короче говоря, я не одумался и по-прежнему мечтал нащупать черный ход в науку, через кухню или мусоропровод, как тот вахтер из типографии - в литературу. Смехотворную наивность вахтера я оценил тотчас, а вот что сам ничем от него не отличался - гораздо позже.

Считал, не выгорело в одной научной конторе, выгорит в другой бывают же среди ученых люди простецкие, и к себе пускают, и науку дают попробовать на зуб, чтобы убедился ты, как они властвуют над ней. На таких ученых я надеялся, когда проигрывал в своем воображении, что кормлю крысу на спор с ними и как они придут в восторг, оттого что вместе со мной послужат людям. А не замечал, что проигрываю не совсем корректно - беру в игру ученых, которые стараются поставить науку на службу только личным интересам, ожидал же от них бескорыстия. В то же время бескорыстных, бдительных истинных ученых зачислил в недоброжелатели. Оттого я снова сорвался надолго, и хорошо еще, что обошлось без больницы.

Наигрался в кибернетические игры досыта, навоображал допустимые и недопустимые заходы-подходы-выходы и поехал, на другой конец города наниматься в лабораторию, связанную с геронтологией. Попробую, думал, бить в яблочко.

- У нас такой порядок, - сказали мне в кадрах, - кто поступает в лаборанты, идет сначала к руководителю.

Посмотрел он мои документы и предлагает:

- Поступайте лучше в поливитаминную группу, почти рядом с вашим домом, и зарплата у них на десять рублей выше.

Такого захода-поворота я почему-то не проигрывал, пришлось пускаться в импровизацию. Не допер сказать: меняюсь сюда квартирой, уж куда проще. Нет, принялся мэкать, экать, так сказать, вроде бы у меня призвание к геронтологии. Удивительно, когда это произошло, что научные наши силы настолько созрели. Читал в газетах и журналах, видел по телеку и в кинофильмах: мягкие, совершенно нехитрые люди, умные, добрые - это да, пожалуйста. Здесь - холодность во взгляде, точность в словах и никакой рассеянности. Тот допек меня типографией и <����поймите меня даже неправильно>, этот - вопросами, по виду простыми, но с подоплекой.

Физически получалось, будто подо мной не стул, а сковородка, морально же я оказывался заподозренным, что собираюсь тут у них тибрить из крысиных и стариковских лекарств себе на омоложение, как только подгляжу, лучшие средства. Чем больше я импровизировал, тем горячее мне было сидеть, а совесть моя забилась куда-то, чувствую только, сжимается от стыда. Махнул рукой - выложил все начистоту про ягоды.

Он же, как ни в чем не бывало, втыкает свои вопросы. И уж не иносказательно, а все как есть: что я, выходит, собираюсь не только портить экспериментальный материал - крыс со свинками, но и готов нанести непоправимый вред их престарелым пациентам своими знахарскими снадобьями.

- Какой вред? Какой вред? - Я совершенно потерялся - Да я... Да это... Вот... Вот...

Дрожащими от жестокой обиды и несправедливости руками я вытащил коробочку, или, правильнее назвать, жестяную баночку, с ягодами, начал ею трясти чуть не у самого лица руководителя. Впечатление со стороны трудно даже представить, вероятно, походило мое объяснение на сеанс исступленного шаманства или пьяного откровения на мотив об уважении. Налезая словами на слова, перескакивая с мысли на мысль, пытался я толковать о пользе для человечества, заключенной в скромной коробочке... да, тьфу! в жестяной баночке.