Николай Успенский - Гр. Л. Н. Толстой

– Так в чем же дело? Вам надо немедленно ехать… У вас есть купленная у меня лошадь Сумасшедший, на ней и отправляйтесь…

– Но ведь теперь, Лев Николаевич, страшная грязь, распутица… Чего доброго Сумасшедший при своем пылком характере оставит меня среди поля, как рака на мели. Затем я хочу обратиться к вам с просьбой одолжить мне ваш фотографический аппарат для снятия портретов с уезжающих на «погибельный Кавказ» моих родственников… Очень может быть в самом деле, что я с ними никогда не увижусь.

– С удовольствием… Возьмите… Он мне почти совсем не нужен.

– Благодарю вас… Теперь как мне быть с вашим неукротимым Сумасшедшим? Аппарат составит для него тяжесть непосильную по грязной дороге…

– Да я прикажу кучеру подпречь к вашей повозке сильную лошадь Чалого, и вы благополучно доправитесь до места.

– А если с этим Чалым что-нибудь случится в дороге? Что мне тогда делать?..

– Ну, да ведь и с каждым из нас всегда может что-нибудь случиться… Эй! Кто там? Позовите ко мне кучера.

Толстый кучер с окладистой бородой немедленно явился к графу:

– Что прикажете, ваше сиятельство?

– Слушай, Алексей, к завтрашнему утру приготовь прочную телегу и уложи в нее мой фотографический аппарат, а лошадям Чалому и Сумасшедшему дай на ночь побольше овса…

– Слушаю… А мне прикажете ехать?

– Нет! Николай Васильевич отправляется на свою родину и неизвестно сколько времени там пробудет… Стало быть, в тебе нужды нет…

– Это точно… потому Миколай Васильевич сами умеют управлять лошадьми не хуже первеющего кучера… Им любой барин положил бы не меньше пятнадцати рублей на месяц…

– Можешь идти…

– Слушаю-с…

Рано утром я отправился в путь, украсив Сумасшедшего новой сбруей и щегольской дугой, купленными мною незадолго до поездки в Туле.

Было прелестное весеннее утро. Солнце так ласково и приветливо светило, жаворонки так задорно и весело распевали под голубым небом, не обращая ни малейшего внимания на невылазную грязь на большой дороге, по которой я совершал рискованное путешествие в сообществе с фотографическим аппаратом. Ввиду почти неодолимых препятствий для езды бедный Сумасшедший, как говорится, из кожи лез вон, напрягая все свои силы на то, чтобы поминутно вытаскивать повозку из разных рытвин, зажоров, канав и колдобин.

Не проехав и десятка верст, я убедился, что лошадям нужно отдохнуть в ближайшей деревушке, где я сделался предметом самого упорного и бессмысленного любопытства всех обывателей, не исключая еле движущихся стариков со старухами и малолетних детей. Как бы то ни было, но поздно вечером я стал приближаться к большому селу, отстоявшему от Ясной Поляны в двадцати пяти верстах. Моросил частый и холодный дождь. Не доехав до постоялого двора саженей пятнадцать, я вдруг погрузился в глубокую канаву и услыхал треск, похожий на выстрел из ружья… Оказалось, что Сумасшедший, собрав все свои силы, хотел выпрыгнуть из канавы, как заяц, вследствие чего новая красивая дуга лопнула пополам. Дворник, у которого я остановился ночевать, как и следовало ожидать, заломил с меня чудовищную цену за свою некрашеную и грязную дугу, которая у него валялась где-то на дворе. Но что было делать? Я принужден был покориться своей участи и заплатить требуемые деньги. В родном моем городе Ефремове на несколько часов меня задержала Красивая меча, которая после половодья не могла еще войти в берега, почему и убогий мост был покрыт водой. Один из отважных мещан вызвался переправить меня на противоположный берег и распорядился привязать постромки Чалого чуть не к самой морде Сумасшедшего, а сам, сев верхом на лошадь, принялся ее стегать кнутом, приговаривая: «С Господом! Трогай!» и т. д. Лишь только мы перебрались через мост, я с ужасом увидал, что у обеих лошадей из задних ног ручьями льется кровь…

– Что это значит? – спросил я мещанина.

– Разве не видите? Лошади засеклись, – хладнокровно отвечал провожатый, – их теперь надо недельки на две поставить на навоз, а то копыта все вчистую сойдут… Пожалуйте, сударь, за труды на чаек…

«Боже мой, Боже мой! – думал я в отчаянии, – что, если в самом деле порученный мне графом Чалый очутится без копыт?.. Придется, впрочем, – утешал я себя, – записать новый рассказ для „Ясной Поляны“…».

По воле неисповедимого промысла я наконец окончил свое дальнее и трудное путешествие и прибыл в свое родное село, где был встречен с распростертыми объятиями всеми моими родными. Отец первый спросил меня: