Евгений Шишкин: Идиот и малыш

5

- Ой, что ты! Я бы так не смогла,- отвечала Ольга, когда Зоя окольными вопросами натолкнула ее на разговор о "легкомыслии некоторых здешних особ". - Я бы, может, и хотела так же, но не создана: Да и кто меня на руки поднимет? Надорвется. Во мне больше восьмидесяти: Хотя, конечно, все это романтично. Но у каждого свои возможности, и психология, и здоровье. Мне только мечтать, - чуть зардевшись, рассуждала Ольга и немного жалась, ей хотелось вроде бы сделаться поменьше; так жмутся крупнотелые женщины при знакомстве с красивым мужчиной или перед объективом фотоаппарата, чтобы выглядеть чуточку помельче. - Пора идти. Скоро стемнеет. Здесь такие непроглядные ночи, хоть глаза выколи. Я темноты боюсь жуть. Да еще эти кавказцы. Мне про них столько наговорили. - Пустяки тебе наговорили, - возразила Зоя. - Побудем еще здесь немного. Скоро уедем. Когда еще выберешься к морю? Они сидели на лежаке солярия, в крайнем секторе, после которого уже тянулся дикий, редко обитаемый пляж. Зоя оказалась здесь в эту вечернюю пору неспроста: она рассчитывала увидеть, точнее - подглядеть, как Виктор и Ларочка в костюмах Адама и Евы будут вдвоем на пустынном берегу; а присутствие Ольги - для маскировки, для отвода глаз: вроде невинно прогуливались и невзначай увидали. Багровый диск солнца уже наполовину утонул в море, олифково-сталистая гладь воды искрилась закатной дорожкой, а зеленовато-сиреневый сумрак мутной паранжой затягивал окрестности с дальнего северного края; белый пароход плыл куда-то в сторону заката, видно, пытаясь догнать уходящий день. Приятно свежело. Бесцветный месяц висел над горами. - В поезде ехать - такая духота будет, - сказала Ольга. - Ты бы на самолете, - мимоходом посоветовала Зоя, все поглядывая в одну и ту же сторону, на кромку берега, откуда могли появиться двое. - На самолете страшно. Да и у меня давление: Пойдем. Никого уже нету. Наверное, вечерний кефир дают. Пойдем. Зоя пробовала упорствовать, предлагала посидеть "до лунной дорожки, до ночной экзотики", но Ольга настояла " на кефире". Они уже отдалились от пляжа, пройдя мимо всех пустынных секторов, уже сворачивали на аллею санаторного сквера, когда Зоя, оглянувшись напоследок, увидела между рядами лежаков и сниклых солнечных зонтиков две фигуры: он и она, в шортах, в белых футболках, - они брели возле самой воды, взявшись за руки. Это они! Без сомнений - они! Ольга о чем-то болтала, поторапливалась, хотела после кефира успеть почитать какую-то чушь про гомеопатическое лечение. Зоя шла за ней, поотстав, машинально, как на поводу. Две увиденные фигурки на берегу теперь неистребимо стояли перед глазами, влекли к себе, звали; какой-то болезненной непреодолимой тягой пронизывали все существо. Вдруг Зоя резко остановилась, ахнула, взмахнула руками: - Стой! Я на лежаке ее забыла! Санаторную книжку! Все в руках ее держала. А потом... Я вернусь, я быстро. Ты иди. Иди! Не жди меня. Я сейчас: Вскоре Зоя осторожно, с оглядкой, пробралась на прежнее место, где не могло быть никакой санаторной книжки, но откуда, если подойти к парапету и поближе к опоре ограждения, можно стоять не замеченной с берега. Прислонившись к бетонной свае, таясь, она выглядывала из-за нее вниз, на полосу дикого пляжа. Она видела, как те, двое, раздевались. Совсем. Донага. Сердце Зои билось часто, напуганно, словно бы за ней кто-то охотится. Нет, это она охотилась, - это она, воровски примостившись, охотилась за чужим счастьем. Стыдно, страшно, с холодком в груди и оттого еще заманчивее! Солнце окончательно размылось низкими сизыми облаками, свет заката уже не мазался на темно-зеленой воде бликами, берег быстро погружался в сень первых потемок. Но Зоя пока могла все разглядеть, а что не могла разглядеть, легко угадывалось и дополнялось красками воображения, даже амулетик на бронзовой шее мужчины отчетливо рисовался. Двое, оба нагие, о чем-то негромко переговариваясь, пошли к морю, держась за руки; немного потешно, непривычно белели их оголенные бедра в контрасте с загаром. Тишина чутко воспринимала все звуки: шорох гальки под их ногами, легкий плеск воды, когда они входили в море, курлыканье голосов. Войдя в воду по колено, они остановились, обнялись; смуглые тела объединились в одно, померкла, спряталась под его грудью белизна ее обнаженной груди; в неподвижности и безмолвии поцелуя замерло все вокруг. Затаив дыхание, Зоя стояла настороже: она очень опасалась, как бы кто-то ее не заметил, а главное - те двое случайно ее не заметили и не осмеяли. Но тем двоим, похоже, и дела не было в эти минуты до кого-то или чего-то не только на берегу, но и во всем мире. По-первобытному независимые от одежд и условностей, естественные в свое бесстыдстве, они, поднимая брызги, с радостным криком устремились на глубину, с разбегу кинулись в затихшую воду, поплыли, выбрасывая вперед руки. Они довольно далеко отплыли от берега и различать их стало трудно, Зоя опустила глаза; но до нее доносился плеск воды, смех, выкрики, и иногда резкий веселый визг той, которую он называл "Малыш". От берега, с пункта своего преступного наблюдения, Зоя уходила задумчивая, пораженная; ей никак не удавалось оценить и назвать то, что она сейчас видела: истинная любовь или сладострастная игра, полноценная радость жизни или ничтожный самообман; но как бы там ни было, ей все еще слышался плеск воды, взбудораженной неурочным счастьем. - Ну, нашла? - спросила Ольга, когда Зоя появилась в дверях комнаты. - Чего? - рассеянно сказала Зоя. - Книжку санаторную, спрашиваю, нашла? - Ах да! Все в порядке. Она не терялась, она здесь, дома, - странно ответила Зоя и, чтобы изолировать себя от приземленной скукоты разговоров с соседкой и остаться наедине, испытывая волнение от увиденного, поскорее ушла в ванную комнату. Здесь она включила душ, разделась, но в ванну не полезла. Она долго стояла перед большим, в полстены, зеркалом, почти неподвижно и, пожалуй, впервые так пристально разглядывала себя. Подтянутая, пропитанная на морском берегу солнцем, с белыми фрагментами на теле от следов купальника, отчего загар выглядел еще крепче, а тело казалось ровнее, упруже; с крупными розовыми медалями сосков на вершинках туго налитой, объемной груди (Зоя даже провела ладонями по своей груди и слегка ее сжала, как бы убедившись, что зеркало не врет и грудь у нее действительно хороша, нежно тяжела); в темно-бронзовых чулках загара на стройных ногах, с темноволосым мыском в низу живота, уютно-гладкого, пружинистого ( она и по животу провела рукою); а еще она видела в зеркале свое лицо с трепетно полуоткрытым влажно блестящим ртом, яркие, горящие внутренним огнем глаза, и русый зачес волос, слегка выгоревших и принявших необычный стальной лоск, и вся она в зеркале виделась взволнованно свежей, сочно молодой, и чуточку отчаянной. "А я ведь красива, - призналась она себе без стеснительности, любуясь на свое отражение. Она даже самозабвенно наклонила голову к своему плечу и легонько себя поцеловала.- Эта вертлявая Ларочка может не обольщаться. Я знаю цену и ей и себе. Там, в море, со мной ему было бы не хуже:" Зная, что Ольга не услышит, так как голос забьют струи душа, Зоя мягко и ласково, в подражание тому, кто занимал ее мысли, вслух произнесла: Малыш! - Она как будто окликнула себя чужим голосом: - Ма-лы-ы-ыш!" Зоя усмехнулась и с полной искренностью для себя, раздетая внешне и не прикрытая никакой моралистикой внутренне, еще раз взглянула на свое отражение; однако вскоре просветленно-таинственный вид ее лица тронула тень разочарования и упрека: так смотрят на дорогую изысканную вещицу, которая пока ни для чего не сгодилась и пропадает зря. Зоя вздохнула, прищелкнула языком: "Проходит время, проходит отпуск, проходит жизнь. Кому нужна была моя недотрожистость?" Она мимолетно вспомнила о Кубыкине, без всякого утешительного чувства, словно о чем-то случайном и неодушевленном, и полезла под душ. Ночью ей снился необыкновенный сон, - один из тех редкостных упоительных эротических снов, которые долго угольком лежат на однородном пепле забытых видений; он был необычен не столько красочностью образов и миражных ощущений, сколько свободою желаний, сокровенной разнузданностью чувств, в которых "живые" люди никогда не заподозрят, не проведают, не осудят. Виктор целовал ее! Всю! С головы до ног: На каком-то нездешнем необъятном песчаном пляже, где в отдалении синевато мерцало море под золотистым маревом солнца, она лежала нагая, нежась и сладко страдая от жара нагретого песка, от солнечного потока, от его ненасытных губ. Он усеял ее всю поцелуями, он душил ее в своих объятиях, он скользил губами по ее телу, а она, прорываясь сквозь блокаду его губ, рук и объятий, кричала со смехом: - Где же море? Где наше море? Ты же обещал мне море? - и порывалась встать, бежать к манящей далекой воде, но он не пускал ее, властно укладывал обратно. - Вот оно! - наконец засмеялся он. Откуда ни возьмись в руках у него появилась бутылка шампанского, и пена из-под вылетевшей пробки вырвалась белым искристым фонтаном, окатила Зое лицо, грудь, живот, ноги. Шипучего вина было в изобилии, оно лилось и лилось из бездонной чудо бутылки; Зоя захлебывалась своим смехом, облизывала сладкую горечь винных брызг на своих губах и на его губах и то легонько, не всерьез отталкивала от себя Виктора, то льнула к нему всем гибким услужливым телом. А он целовал ее и пил шампанское с ее груди, обхватывая губами ее влажные соски, ее подбородок, схватывая ртом влагу вина с ее загорелого живота. Порой Зое становилось несказанно страшно от его впивающихся губ: ведь следы останутся на теле! - но он был неукротим, ласково жесток, жаден и бесконечен, как нескончаемо было вино, - и целовал, целовал до исступления, до судорог и боли ее лицо, ее плечи, ее грудь, ее живот. Она лежала в вожделенной истоме на горячем песке, сгорая от горячего безумства его горячих безумных губ. Проснулась Зоя с испариной на теле. В комнате душно: Ольга опять закрыла на ночь дверь на лоджию, спасаясь от вообразимых простуд; но даже воспоминание об Ольге не перекрыло наваждения сна. Зоя непонарошку всполошилась, принялась оглядывать себя, искать красные преступные отметины следов от ночных поцелуев: ведь на днях ехать домой - Кубыкин заметит! Но даже когда пелена сновидения окончательно пала и обнаружилась действительность с зевающей на своей постели Ольгой, Зоя еще долго жила ночным забытьем: то облегченно усмехаясь: следов-то на теле нет, то с сожалением вздыхая: все это "невзаправду": И даже в ванной она еще раз оглядела себя, будто старалась найти маленькую улику для действительности: и легонько поглаживала перед зеркалом исцелованное, натерзанное плечо.