Вячеслав Шишков: Тайга

Даша ничего не видела, кроме добрых глаз Устина.

- Судите меня, люди добрые... я, потаскуха, с Бородулиным жила... Солдатка я... воровка я... - она громко сморкалась, утирала слезы и, ползая, хваталась за Устиновы босые ноги. Устин приседал, удерживая равновесие, и, весь нахохлившись, скрипел своим стариковским, с огоньком, голосом:

- Совесть, мать, забыла... Бесстыжая ты...

- У Бородулина деньги я украла... А не бузуи... Ох, светы мои...

Устин гневно всплеснул руками:

- Ведь ты... Черт ты... Ведь бузуев-то... Ах ты ведьма!..

- Хорошень меня... Задави... Убей...

Вдруг, испугав Устина, Даша взвизгнула и бросилась к подъехавшей телеге:

- Аннушка! Девонька!..

- Тпру! - пробасил Обабок. - Приехали...

- Молись, ребята, богу, - выдвигаясь из вновь выросшей толпы, проговорил какой-то старик.

- Чего - богу... Айда домой, - сказал Пров. - Понужай, Матрен, кобылу-то.

- Стойте! - крикнул Устин с крыльца часовни и сердито одернул рубаху.

А тем временем Анну сняли с телеги, напоили холодной водой. Она всем улыбалась и что-то говорила торопливым, не своим голосом, проглатывая слова.

К дому повели ее.

- Стой, Пров! Вернись!..

- Я чичас приду, Устин... Ишь, дочерь-то...

- Стой ты... До-о-о-черь... А где еще двое, где они?.. - и Устин мотнул рукой на Антона с Ванькой.

Даша к Устину, к Прову, к Андрею лезла, что-то выкрикивала и голосила, но ее оттирала толпа.

- Куда старика дели? Где еще молодой, толсторожий?..

Толпа молчала.

Цыган сказал:

- Одного только кончили... Старика...

- Та-а-ак... - протянул Устин.

- А другой, однако, убег... Толсторожий-то... - закончил Цыган и нырнул в народ.

Толпа перешептывается и угрюмо гудит.

- Так, молодцы, так... - затихая, говорит Устин, вкладывает руки в рукава и опускает низко голову.

- Значит, убили?! - вскидывая вдруг голову, резко сечет толпу.

Толпа мнется, ежится. Мужики переглядываются, переступают с ноги на ногу, растерянно покашливая и поправляя шапки.

- Хороши молодчики... Ловко... Ай да Пров Михалыч... Ай да староста...

Пров трясущимися руками прицепляет на грудь медную бляху и, кланяясь Устину, и Андрею-политику, и бродягам, и всей толпе, тихо говорит:

- Бог попустил... Терпенья нашего не стало... - Голос дрожит, брови высоко взлетели.

В толпе закричали:

- Он не своей волей... Мир так порешил...

- Согласья... Мир... Мир...

- Значит, собча...

- Эфто верно, что...

Пров перевел глаза на толпу и враз почувствовал в ней родное и кровное. Он часто замигал, передернул могучими плечами, загреб в горсть бороду и вдруг повалился перед Андреем на колени:

- Мы - люди темные... Мы - люди забытые... Обернитесь, батюшки, на нас... Отцы родные.

Толпа недовольно зашумела. Ей непонятно было, что долгобородый могутной Пров, староста, упрашивает какого-то бродяжку, человека никудышного.

Там, в тайге, Андрей все поведал Прову, всю душу открыл. Коротко сказал Андрей, но слова его в самое сердце Прова пали.

И потому Пров, плача, шепчет:

- Обернитесь на нас, батюшки... Защитите.

У Андрея зарябило в глазах. Он пытался приподнять с земли Прова, но тот тряс головой и, крепко сжав на груди руки, не переставая твердил:

- Кланяйся, мир хрещеный... Все кланяйтесь... И бродягам кланяйтесь...

- Стой! - кричит властно Устин. - Слушай...

Ванька с Антоном приподнялись дубом на телеге, впились в Устина и разинули рты.

Все затаились, замолкли. Все почуяли теперь большую за собой вину и грех. Всем не по себе сделалось. Замерла толпа.

Огромный Кешка утирал рукавом глаза, стараясь остановить прыгающий подбородок. Сморкались бабы, кряхтели, виновато почесываясь, мужики. Только Тимоха-звонарь весело улыбался и смотрел на все, как на петрушку об ярмарке.

Устин прошел проворно в часовню, опять вышел, держа псалтырь.

- Вот что, православные... - высоко подняв книгу и потрясая ею, начал Устин. - Я все попалил... Пожарищем вас с разбою возворотить пытал... огнем... Я все сжег... Мне, православные, ничего не надо. Я уйду от вас.

Он переступил с ноги на ногу и горько вздохнул.

- Вы, хрещеные, как волки... Это не жисть, робяты... Это один грех...

И вместе с древним Устином многие вздохнули горько и стыдились поднять от земли взгляд.

- А тут еще эвона что затеяли: человека убили... - возвысил до конца свой голос Устин. - Эх вы-ы-ы...

Антон, стоя на телеге, низко Устину поклонился. Поклонился и Ванька Свистопляс.

- Вы эвон какую напраслину на них взвалили...

- Как напраслину?! Чего мутишь?! - раздались возмущенные крики.

Толпа зашумела, зарокотала, как по камням река.