Владимир Богомолов - В кригере

- Разрешите обратиться...

- Надо надеяться, что выпадением памяти, матки и прямой кишки не страдает и жалоб на здоровье нет... - перебив меня и ни к кому, собственно, не обращаясь, как бы рассуждая вслух, неторопливо и не без оттенка шутливости проговорят подполковник, просматривая мои анкетные данные.

- Так точно! - подтвердил я. - Разрешите доложить...

- Хорошая биография... - снова перебивая меня, заметил подполковник и, подняв голову, уточнил: - Перспективная!.. Есть соображение назначить вас командиром роты автоматчиков в прославленное трижды орденоносное соединение, приподнятым голосом значительно проговорил он. - Служить там - высокая честь для офицеров, и с таким боевым опытом, как у вас...

- Разрешите, товарищ подполковник... В мае месяце... в Германии я сдал предварительные экзамены в Академию имени Фрунзе, прошел собеседование и...

- Не тормозите!.. - вскинув страшную обгорелую голову и глядя на меня мрачно и, более того, с неприязнью, вдруг недовольно воскликнул или даже вскричал майор. - Вы что - фордыбачничать?.. Кар-роче!

Я в то время еще не знал значения глагола "фордыбачить" - майор почему-то произносил "фордыбачничать" - только сообразил, что это нечто недостойное офицера, однако не использовать казавшуюся мне столь реальной возможность поехать в академию в Москву я просто не мог.

- Прошел собеседование и двадцать второго мая приказом командующего семьдесят первой армии зачислен кандидатом в слушатели... - продолжал я, несколько сбитый недоброжелательным выкликом майора. - Я должен прибыть в академию!.. Меня там ждут...

- Вам сказано - кар-роче!!! - снова вскинув изуродованную голову, закричал майор возбужденно, с таким раздражением и неприязнью, что я осекся. - Вам объяснили, а вы опять?!!

- ...У меня мама инвалид первой группы... нуждается в постоянном уходе, послышался за плащ-палатками в той половине кригера писклявый, совсем не офицерский, просительный голос очередного взводного. - Отец погиб, и она полностью одна... Понимаете - полностью! Прошу вас, товарищ капитан, душевно... по-человечески... Прошу оставить меня в Хабаровске или неподалеку от него, чтобы я мог...

- Вы здесь матерью не спекулируйте! - строго и недовольно зазвучал в той половине вагона окающий басовитый командный голос. - Вы не на базаре!.. О вашей мамочке райсобес позаботится - советская власть еще не кончилась!.. А ваша обязанность - не канючить здесь как майская роза и не шантажировать старших по званию чужой инвалидностью, а честно выполнять свой воинский долг!.. Лично вы годны к строевой службе без ограничений!.. Явитесь за предписанием завтра к пятнадцати ноль-ноль! Идите!..

В этот момент старшина, положивший на стол старшему лейтенанту документы очередных офицеров, взял у подполковника какую-то бумагу и, просматривая ее на ходу, поравнявшись со мной, вполголоса недовольно сказал, как в ухо дунул: "Не задерживайте!"

Позднее я сообразил, что в обеих половинах кригера это были отработанные в обращении уже с сотнями или тысячами офицеров безотказные конвейерные погонялки: резкое, отрывистое "Короче!", требовательное, приказное "Не задерживайте!" или "Не тормозите!", осаживающее, унизительное "Вы не на базаре!" и удивленно-возмущенное, наповал уличающее любого в тупости или наглости "Вам объяснили, а вы опять?!!". В нашей половине вагона подстегивали таким образом офицеров обгорелый майор - он делал это неприязненно, раздраженно и зло; капитан - сдержанно и устало, как бы по обязанности; и сухощавый старшина - строго и осуждающе, хотя ему-то по званию торопить нас, а тем более делать замечания не полагалось. Ни подполковник, ни разглядывавший в лупу наши документы старший лейтенант в этом участия не принимали, последний, как я заметил, расписывался или что-то помечал на анкетных листах, но за время моего нахождения в кригере, помнится, и слова не проронил.

Когда я сообщил, что меня ждут в академии в Москве, подполковник и усатый капитан дружно заулыбались, а старший лейтенант, отведя край плащ-палатки, с веселым интересом посмотрел на меня, только майор глядел по-прежнему мрачно, с откровенной неприязнью или, как мне показалось, даже с ненавистью. Затем подполковник, подперев подбородок левой целой рукой и не проронив ни слова, уставился в мою анкету, остальные офицеры тоже молчали.

- А чем это подтверждается? - подчеркнуто вежливо и доброжелательно наконец осведомился он. - У вас есть какой-нибудь документ?

- Какой? - не понял я. - Я все отдал старшине.