Евгений Шкловский - Заложники (Рассказы)

Начиналось.

Геннадий отложил газету, которая с многослойным густым шелестом замедленно спорхнула на пол, и как-то обреченно посмотрел в окно. Хотя он-то был точно непричем, потому что виделся с Е.В. утром, перед уходом на работу. Но ясно было, что и он тоже - заодно с нами, это теперь был наш общий демарш, общее неуважение, общая вина.

Бедный Геннадий!

Тоже была загадка, как они не то что ладили друг с другом, но уживались вместе, Е.В. и Геннадий, который после развода съехался с матерью. Про него-то уж точно нельзя было сказать "мальчишка"! Ничего себе мальчишка в сорок с лишком лет! Солидный человек, в отличие от такого незрелого и несознательного молодняка как мы с Денисом. И кроме того - сын! Родной сын, родная кровь! Как же они?

Всегда приходили вместе, на всякие семейные празднества или просто в гости, на чашку чая. Мама начинала чувствовать себя виноватой, если хотя бы раз в две недели не приглашала к нам Е.В., и Геннадий приходил тоже, хотя, казалось, что ему? Неужели больше не с кем и некуда? Неужто не надоели друг другу?

А заводился Геннадий с полуоборота, словно у него была аллергия или, как это, идиосинкразия на голос Е.В., на ее слова или тон, шут его знает, но вдруг вспыхивал: что ты такое несешь? что ты такое несешь? Спички были не нужны, чтобы между ними полыхнуло. Словно они ждали мгновения.

Мама говорила: Геннадий - замечательный сын, очень заботливый и внимательный, не то что мы с Денисом. В пример ставила. Мы это вполне допускали. Но сдерживаться он не умел, обычно спокойный, сразу начинал лезть в бутылку, как выражалась Е.В. Сильней его это было.

Как и меня. Я ведь тоже не хотел, сопротивлялся, всякий раз клянясь себе молчать, ни единого слова, чайку попить с тортом, покивать вежливо, со всем соглашаясь, но больше ни-ни, ни в коем случае. Или чтоб уж не совсем вызывающе. О погоде, здоровье... Не более.

Срывался.

Срывался, сколько бы ни крепился и ни напрягал волю. Бог его знает, как это получалось. Меня извлекали из моего молчания, как жалкого кутенка за шкирку, и надо сказать, что оно сразу становилось заметным в присутствии Е.В., демонстративным, хотя я всячески старался молчать как можно натуральнее. Е.В. словно чувствовала, нарочно обращаясь ко мне, и, конечно, становилось неловко, неприлично - не отвечать. Как если бы я ее игнорировал. Но сколько бы я ни избегал, ни крутился, ни уклонялся, отделываясь односложными нейтральными ответами: да-нет, нет-да, вы правы, разумеется, нет, почему, хотя конечно, наверно, да все понятно - и так далее, в какое-то мгновение все равно вдруг пробивало, и из простого предложения, из того же "вероятно" или даже "вы правы" вырастало нечто сложноподчиненное, с множеством придаточных и в конце концов восклицательное - я трепыхался на крючке, глупый карась.

Единственный, кто еще устаивал, кому еще удавалось, так это неразумному Денису. Сидел себе невозмутимо, подобно Будде, отрешенный, жевал потихоньку, словно его не касалось, ничто его не брало. Кто его знает, может, он нарочно набивал рот тортом или еще чем-то вкусным, чтобы потом на вопросы Е.В., к нему непосредственно обращенные, мычать невразумительно, давиться, закашливаться и вообще строить из себя клоуна. Высоко поднятые брови, быстро моргающие ресницы, вытаращенные глаза, при этом он сопел, надувался, а мог даже и прыснуть, обдав всех чайными брызгами (весело ему!) - нет, лучше его было не трогать.

Е.В., похоже, это чувствовала, хотя каждый раз пыталась, прощупывала почву, не созрел ли малец, однако неизменно вынуждена была отступить, переключаясь на нас с Геннадием, вернее, даже больше на меня, поскольку Геннадий и так подразумевался. Хотя, кажется, невозможно было слушать то, что Е.В. говорила о школе и нравах нынешней молодежи, или еще что-то "молодежное", Денису вроде бы близкое, но он был крепким орешком. Чудеса выдержки и стойкости проявлял мой младший брат Денис. Нам с Геннадием следовало учиться у него.

Но и сама Е.В. тоже держалась.

Бывало, когда пламя уже бушевало вовсю, когда искры летели во все стороны, а нас с Виталием несло, несло, так что не остановиться было, Е.В. обдавала нас холодом невозмутимости. Ну вот, видите, словно говорила она, вы сердитесь, кипятитесь, следовательно, вы неправы. И смотрела на нас, в снисходительно-презрительной усмешке поджимая тонкие бледные губы. Сразу становилось ясно: она добилась своего. Она свое взяла.

Что бы мы ни говорили, какие бы казавшиеся нам неопровержимыми доводы ни приводили, стройно и убедительно выстраивая свою аргументацию, наконец, какой бы замечательный фонтан красноречия из нас ни бил, все равно права была она, а не мы. Потому что ее дело было - правое. И у нее были убеждения, а что у нас - непонятно. Мы вообще были неизвестно кто, - так смотрела на нас, с высоты возраста и мудрости, почти надменно. С почти естествоиспытательским интересом. Откуда, дескать, взялись? Такие.