Александр Шленский - Я больше не летаю во сне

Это всегда был район новостроек с многочисленными пустырями, усеянными битым стеклом, ржавой проволокой и прочей дрянью, с черными оконными проемами недостроенных зданий, с длинношеими кранами и деревянными переносными заборами, отгораживавшими строительные площадки. Погода всегда была солнечная, и солнце стояло довольно высоко, как будто было где-то 11 или 12 часов утра. Нет, солнце не просто сияло, оно было ослепительным, оно брызгало из битого стекла, вкрапленного в кучи строительного мусора, его лучи плясали по неровному асфальту, отражались в редких оконных стеклах, отблескивали в провисших проводах и тускло вязли в черных котлах, где топилась смола для крыш. Я шел по этому бугристому асфальту, цепляясь ногами за деревянные обломки, щебенку и ветошь, щурился на солнце, смотрел на недостроенные многоэтажки снизу вверх, и вдруг что-то говорило мне: пора! И я мягко и осторожно взлетал, обычно не выше шестого этажа.

Я никогда не смотрел сверху на весь район, и не мог представить его себе с высоты птичьего полета. Как правило, мое внимание было приковано к близлежащим объектам, мимо которых я пролетал: верхние этажи строящихся зданий, краны, верхушки деревьев. Я часто смотрел вниз, выбирал небольшой участок улицы или двора и изучал его сверху так и эдак. Удивительно, но в районах, над которыми я летал, никогда не было ни людей ни машин. Да что там! Не было даже кошек и собак. Я был там совершенно один. Если мне и удавалось заметить машины, то это всегда были неуклюжие грузовики и самосвалы, и они всегда печально стояли со сдутыми шинами и разбитыми фарами. Очень редко мне удавалось увидеть сверху людей. Это всегда были строительные рабочие, и они спали мертвым сном на лежащих навалом досках, а рядом валялись опорожненные бутылки из-под водки и пива.

Так продолжалось долго, и хотя летать было очень приятно, все-же под конец полета, наряду с радостью свободного парения в воздухе, возникало ощущение тоски, пустоты и незавершенности, бесцельности моего полета. Мой полет никогда и никуда меня не вел, и район этот все никак не достраивался. Но со временем в него стали забредать люди. Неизвестный организатор моих ночных бесплатных полетов стал пускать на мой полигон случайных прохожих, и они шли по замусоренному асфальту, обходя выбоины и ямы и размахивая руками и сумками. Они никогда меня не замечали. Тщетно я пытался обратить на себя хоть малейшее внимание. Я делал виражи над их головами, я нагло пролетал перед самым их носом. Все было бесполезно. Ни разу ни одна голова не повернулась в мою сторону.

Постепенно я все больше и больше приходил в отчаяние. Прежде чем уснуть, я тщательно обдумывал, что я буду сегодня делать, чтобы привлечь к себе хоть какое-то внимание. Я пробовал кричать, но мой нелепый крик был слаб и тонок, и вибрирующий воздух хлестал меня по лицу и заглушал мой крик. Иногда меня подмывало купить в спортивном магазине большой матюгальник-мегафон и положить его себе под подушку. И если я его не купил, то не потому, что осознал всю глупость и несуразность этой затеи, а только потому, что побоялся, что в нужный момент он мне все-равно не приснится. Неведомый устроитель моих ночных полетов делал, видимо, то, что считал нужным. Он явно хотел мне что-то сказать, быть может, предупредить о чем-то, но я никак не мог понять, о чем.

Однажды он раздобрился, и я часа полтора летал над неизвестным украинским хутором, с мазаными известкой стенами изб, цветущими яблонями, уютными плетнями и деревянными скамеечками. Сияло яркое солнце, и на неасфальтированных улицах блистали лужи, отражая кусочки неба. Один раз мое внимание привлекла высокая голубятня, обтянутая мелкой сеткой. Я облетел ее несколько раз и все слушал, как внутри переговариваются голуби. В руках у меня была головка спелого подсолнуха, и я лузгал на лету сырые семечки и сплевывал кожуру вниз. Проснувшись, я никак не мог понять, как же это успел созреть подсолнух, если яблони еще даже не отцвели.

Потом меня вновь вернули на мой строительный полигон. Он стал заметно чище. Здания, в основном, достроились, и по улице теперь всегда ходила густая толпа народа. Машины, правда, еще не ездили. Но меня по-прежнему не желали замечать, хотя я несколько раз ухитрился довольно громко завопить, даже и без матюгальника. Все было напрасно. И однажды, ложась в постель, я твердо решил: будь что будет, но сегодня ночью я наконец улечу из проклятого микрорайона с равнодушными к моим полетам обитателями.

Читать дальше