Михаил Шолохов - О Колчаке, Крапиве и прочем

Михаил Шолохов

О Колчаке, Крапиве и прочем

Вот вы, гражданин мировой судья... то бишь, народный... объясняли на собрании, какую законную статью приваривают за кулачное увечье и обидные действия. Я и хочу разузнать всчет крапивы и прочего... Я думаю, что при Советской власти не должно быть подобных обхождениев, какое со мною произвели гражданы. Да кабы гражданы - еще пол-обиды, а то бабы! Посля этого мне даже жить тошно, верьте слову!

С весны заявляется в хутор наша же хуторная - Настя. Жила она на шахтах, а тут взяла и приехала, черт ее за подол смыкнул!

Приходит ко мне наш председатель Стешка. Поручкались с ним, он и говорит:

- Ты знаешь, Федот, Настя с шахтов приехала. Стриженная под иголку и в красном платке!

Ну, в платке и в платке, мне-то что за дело? Конешно, обидно: баба, а почему вдруг стриженая? Однако смолчал, спрашиваю:

- На провед родины явилась иль как?

- Какое там на провед!..- говорит.- Баб наших табунить будет, организацию промеж них заколачивать. Теперя лупай обоими фонарями, свети в оба! Чуть тронешь свою бабу,- за хвост тебя, сукиного сына, да в собачий ящик!

Поговорили о том о сем, он и делает мне предложение:

- Отвези ее, Федот, в волость. Она при документе и следует туда занимать женскую должность, навроде женисполком, что ли, чума их разберет. Вези за счет мово уважения!

Я ему резон выкладываю:

- Вам, Стеша, уважение, а мне тольная обида. В рабочую пору лошадь отрывать несходно.

- Как хочешь, - говорит, - а вези!

Приходит ко мне эта Настя. Я, чтоб не мутило на нее на стриженую глядеть, с глаз долой скрылся, ушел в степь за кобылой. А кобыла у меня, доложу вам, от истинного цыгана: бежит - земля дрожит, упадет - три дня лежит, одним словом, помоги поднять да давай менять. Я до скольких разов на нее с топором покушался, жалко только - сжеребанная...

Покель я ее ловил да уговаривал - Нe брыкайся, мол, дура, не абы кого повезешь, а женскую власть, а Настя с моей супружницей уж скочеталась.

- Бьет тебя муж? - спрашивает.

А моя сдуру, как с дубу:

- Бьет! - говорит.

Привел я кобылу только в хату, а Настя ко мве:

- Ты за что это жену бьешь?..

- Для порядку. Не будешь бить - упрется. Баба как лошадь: не бьешь - не везет.

- Не то что жену, а и лошадь бить нельзя - Это она меня обучает.

Поговорили маленько и поехали. Только я для хитрости кнут-то не взял. Едем шагом, так уж скупо едем, будто горшки везем.

- Езжай шибче! - говорит Настя.

- Как я могу шибче ехать, ежели кобылу бить нельзя?

Промолчала и губы поджала. Сидит не шелохнется, а мне того и надо, лег в задок, дремлю. Кобыла, не будь дура, стань. Так Настя, веришь, господин гражданин... ну, одним словом, как тебя?.. сена клок в руки да вперед кобылы и чешет и чешет. А до волости восемнадцать верст. К утру доехали. Настя-то плачет. Подлецом меня обзывает, а я ей говорю:

- Назови хоть горшком, да в печь не сажай!

Обратным путем зло меня забрало. Сломил хворостинку толщиной чуть что поменьше телеграфного столба, кобылу свою нашквариваю, из хвоста пыль выколачиваю.

- Равноправенства захотела? Получай! Получай!

Во двор въехал, шумлю бабе:

- Распрягай, такая-сякая!

- Сам не барин - И ручкой этак c, порога махает.

Я к ней и за чуб. Только что ж... Одна непристойность... Раньше, как она в страхе жила, так моргнуть, бывало, боялась, а тут ни с того ни с чего черк меня за бороду и разными иностранными словами... Это при детях-то. А ведь у меня девка на выданье. Баба она при силе и могла меня поцарапать, да ведь как! Начисто спустила шкуру, вылез я из ней, ровно змея из выползня. А все Настя - лихоманка стриженая!..

С этого дня получилась промеж нас гражданская война. Что ни день бьемся с моей дурой до солнечного захода, а работа стоит. Дрались мы до беспощадного крику, а в воскресенье она манатки свои смотала, детей забрала, кой-что из хозяйства и - в панские конюшни квартировать.

Помещик у нас в хуторе когда-то при царе Горохе жил. Красные вспугнули, он и полетел в теплые края. Грамотные люди толкуют: мол, за морем скворцам да помещикам житье хорошее... Дом-то мы сожгли, а конюшни остались. Кирпичные, с полами. Вот моя шалава и укоренилась в этих конюшнях. Остался я один, как чирий на видном месте. Утром снаряжаюсь корову доить, а она, проклятущая, на меня и глядеть не желает. Я к ней и так и сяк,- нет, не признает за родню! Кое-как стреножил, привязал к плетню.

- Стой,- говорю,- чертяка лопоухая, а то у меня невры разыграются, так я тебя и жизни могу решить!