Василий Шукшин: Земляки

- С двадцатого.- Тут только Анисим подумал: "А чего это он выспрашивает-то все?" Посмотрел на гостя.

Тот невесело как-то, но и не так чтобы уж совсем печально усмехнулся.

- Вот так, земляк,- сказал.

"Чудной какой-то,- подумал Анисим.- Старый - чудить-то".

- Здоровьем-то как? - все пытал городской.

- Бог милует пока... Голова болит. У нас полдеревни головами маются, молодые даже.

- Из родных-то есть кто-нибудь? Братья, сестры...

- Нет, давно уж...

- Умерли?

- Сестры умерли, брат ишо с той войны не пришел.

- Погиб?

- Знамо, Пошто с войны не приходят?

Городской закурил. Синяя слоистая струйка дыма потянулась к выходу. Здесь, в шалаше, в зеленоватой тени, она была отчетливо видна, а на светлой воле сразу куда-то девалась, хоть ветерка - ни малого дуновения - не было. Звенели кузнечики; посвистывали, шныряя в кустах, птахи; роняли на теплую грудь земли свои нескончаемые трели хохлатые умельцы.

По высокой травинке у входа в шалаш взбиралась вверх божья коровка. Лезла упорно, бесстрашно... Старики загляделись на нее. Коровка долезла до самого верха, покачалась на макушке, расправила крылышки и полетела как-то боком над травами,

- Вот и прожили мы свою жизнь,- негромко сказал городской старик. Анисим вздрогнул: до странного показалась знакомой эта фраза. Не фраза сама, а то, как она была сказана: так говорил отец, когда задумывался,- с еле уловимой усмешкой, с легким удивлением. Дальше он еще сказал бы: "Мать твою так-то", Ласково.

- Не грустно, земляк?

- Грусти не грусти - што толку?

- Што-то должно помогать человеку в такое время?

- У тебя болит, што ль, чего?

- Душа. Немного. Жалко... не нажился, не устал. Не готов, так сказать.

- Хэх!.. Да разве ж когда наживесся? Кому охота в ее, матушку, ложиться.

- Есть же самоубийцы...

- Это хворые. Бывает: надорвется человек, с виду вроде ничего ишо, а снутри не жилец. Пристал.

- И не додумал чего-то... А сам понимаю, глупо: что отпущено было, давно все додумал. - Городской помолчал. - Жалко покоя вот этого... Суетился много. Но место надо уступать. А?

- Надо. Хэх!.. Надо.

- А так бы и пристроился где-нибудь, чтоб и забыли про тебя, и так бы лет двести! А? - Старик засмеялся весело. Что-то опять до беспокойства знакомое проскользнуло в нем - в смехе.- Чтоб так и осталось все. А?

- Надоест, поди.

- Да вот все никак не надоест!

- А ты зараньше не думай про ее - не будешь страшиться. А придет ну придет... Сколько там похвораешь! В неделю люди сворачиваются,

- Да.

- Ты вот вперед загадываешь, а я беспречь назад оглядываюсь - тоже плохо. Расстройство одно.

- Вспоминаешь?

- Но.

- Это хорошо.

- Хорошо, а все душу тревожишь. Зачем?

- Нет, это хорошо. Что же вспоминается? Детство?

- Больше - детство.

- Расскажи чего-нибудь! Хулиганили?

- Брат у меня был, Гринька,- тот прокуда был.- Анисим улыбнулся, вспомнив.- Откуда чево бралось!.. И на войне-то, наверно, вперед других выскочил...

- Что же он вытворял? - живо заинтересовался городской старик.Расскажи-ка.., Пожалуйста, пока отдыхаешь.

- Хэх!.. - Анисим покачал головой, долго молчал. - Шельма был... Один раз поймал нас у себя в огороде сосед наш, Егор Чалышев, ну, выпорол. За дело, конечно: не пакости. Арбузишки-то зеленые ишо, мы их больше портили, чем ели. Ночью-то не видно: об коленку ево - куснешь, зеленый - в сторону. Да. Выпорол с сердцем. Потом ишо отец добавил. Гриньку злость взяла. И чево придумал: взял пузырь свинячий - свинью тогда как раз резали, - растер ево в золе... Знаешь, как пузыри-то делают?

- Знаю.

- Вот. Высушил, надул, нарисовал на ем морду страшенную... Анисим засмеялся. - Где он такую харю видал?.. Ну, дождались мы ночи, подкрались тихонько к Егору на крыльцо, привязали за веревочку к верхнему косяку пузырь тот... Утром Егор открыл дверь-то - и на улицу выходит,- а ему прям в лицо харя-то эта глянула.,, Мужик чуть в штаны не наворотил. Захлопнул дверь, да в избу. Да давай в трубу орать: "Караул! У меня черт на крыльце!"

Городской старик громко захохотал. До слез досмеялся...

- Трухнул мужичок. А? Ха-ха!..

- Да, так Егора потом и звали: "Егорка, черт на крыльце".

А раз-мы уж побольше были-на покосе тоже... Миколай Рогодин-хитрый был мужик, охотник до чужого - и говорит вечером: "Гринька, - говорит, - подседлай какого-нибудь коня, хошь моева, дуй в деревню, насшибай кур у кого-нибудь. Курятинки охота". Гринька недолго думая подседлал коня - и в деревню. Через недолго время привозит пяток кур с открученными головами. Мы все радешеньки. Заварили их туг же... Ну и умели в охотку. А Миколай ел да прихваливал: молодец, мол, Гринька! А Гринька ему: "Ешь, дядя Миколай! Ешь, как своих".