С нижних нар встают двое. Сопровождающие переглядываются, а я соображаю: "Передавят тут нас как котят, никто и не узнает! Фоменко нужно оставить у выхода, а немцам скажу, будто послал меня сюда русский генерал". Поворачиваюсь к сопровождающему: - Гут, гут госпиталь,- и показываю на выход, чтобы возвращались назад. Двое немцев идут к выходу, Наклоняюсь к Фоменко и тихо, чтобы никто не слышал, приказываю: - Жди у выхода. Если через полчаса не выберусь, беги в радиоцентр, пусть Басин вызовет автоматчиков. Подхожу к радисту и громко, чтобы слышали все, кто понимает русский, объявляю: - Советский генерал послал нас выключить функштацьён**. С двумя сопровождающими иду во второе помещение и показываю на одеяла: - Открывай, открывай! Радист мнется, переглядывается с краснолицым. Лишь после этого, протиснувшись между стеной и нарами, сдергивает одеяла, обнажая стальную дверь. - Открывай, открывай,- повторяю я и лезу за ним. Радист громко стучит. После второй попытки дверь приоткрывается на освещенную электрическим светом лестницу. На ней немец в темно-синей морской тужурке, белой рубахе и черном, со свастикой галстуке. На правой стороне груди орел с раскрытыми крыльями и свастикой. Погон нет, Вместо них шитые золотом нарукавные нашивки: две средние-лейтенант. Лейтенант будто собрался на парад, блестит как новая копейка. - Передай лейтенанту, советский генерал послал меня выключить функштацьён. Радист переводит. Щеголь смотрит, кивает. Затем пропускает меня и радиста на лестницу и задраивает дверь. Краснолицый остается в тамбуре, Спускаемся за щеголеватым моряком. При желании вдвоем они со мной бы справились! Радист с меня ростом, выглядит внушительно, Щеголь поменьше, но весь налитой, сильный. Но, вижу, нападать не собираются. Однако на всякий случай останавливаюсь и пропускаю радиста вперед, чтобы оба были перед глазами. В конце лестницы еще одна дверь. Выходим в залитое электрическим светом большое помещение, наполненное немцами. Прикидываю, сотни полторы, не меньше. Большинство сидит за столами. Многие курят, но воздух свежий, вентиляция отменная. Среди темно-синих моряков островки серо-зеленой полевой и черной формы. Рослые, холеные, не то что замызганные раненые в тамбуре. И моряки и эсэсовцы выбриты, аккуратно одеты. У нескольких моряков ухоженные бороды. Слева, через два стола от меня, сидит седовласый морской офицер с нашивками капитана третьего ранга. Но, присмотревшись к гитлеровцам внимательнее, замечаю, что не так уж они опрятны, как показалось вначале. Наверно, прячутся не один день. Лица, как и воротнички и манжеты, выступающие из рукавов тужурок, серые, несвежие. Во взглядах и осанке еще видна надменность, но уже изрядно разбавленная растерянностью и даже страхом. Часть из них, чувствуется, недавно вышла из боя. По-видимому, собравшиеся здесь с трудом начинают понимать, что происходит или уже произошло. Снова пробегаю взглядом по убежищу, У стен не наспех сколоченные деревянные нары, как в тамбуре, а двухъярусные металлические койки с добротными шерстяными одеяла-ми. Под одним проглядывает автомат. На койках по-домашнему спят кошки, лежат и раненые. Второй раз встречаю в кубриках немцев кошек. Первый раз увидел их после освобождения острова Тютерс в Финском заливе. Тогда немцы бросили в казарме не меньше двадцати кошек. Говорят, домашние животные снимают нервное напряжение. А на столах бутылки, колбаса, банки, картонные коробки, пачки сигарет с разноязыкими наклейками. Все мирно, благопристойно. Пьют, едят, разговаривают... Ближе всех, за столом, изрядно захмелевший эсэсовец. Лицо крупное, мясистое, будто ошпаренное, какое бывает у рыжих и блондинов. Волосы прилизанная пакля, как у куклы. Уставив на меня рысьи глаза, булькает остатками вина и со стуком ставит стакан на стол. Поднявшись, неверной походкой идет к койке, Отбросив матрац, вытаскивает автомат и, не спуская взгляда, направляется ко мне. Я один. За мной стена! Но стрелять оттуда ему нельзя. Перед ним другие гитлеровцы. Если выберется из-за них, окажусь в положении приговоренного к казни. Для него это самый удобный вариант... Ждать, когда он запустит в меня очередь,- самоубийство! А если начну первым? Затрещит весь зал! Оружия у них, видно, хватает. Конечно, пропаду, зато недаром. Первая очередь моя, тогда им достанется больше. А может, не начинать первому? Обойдется и так? Умышленно не смотрю на офицера. Еще подумает - прошу защиты. Не поворачивая головы, краем глаза пробегаю по его столу. Развалившись, с приклеенной к лицу улыбкой, он смотрит в мою сторону. Тут такая злость меня взяла, что первую очередь закатил бы не по эсэсовцу, а по нему. А тот, со "шмайссером" над головой, ползет, будто танк, бесцеремонно расталкивая окружающих массивной тушей. Я больше не раздумываю и поднимаю свой ППШ. В зале смолкло. Я ощущаю тишину. Она шевелится, движется. Эсэсовцу осталось оттолкнуть двух моряков. Очередь дам сразу, как только начнет выходить из-за них! А по спине, чувствую, бежит струйка пота. - Хальт! - будто лает офицер. Двое в темно-синем наваливаются на эсэсовца, отбирают "шмайссер", волокут к койке. Я опускаю автомат, а пот бежит не только по спине, но и по животу. И тут доходит до меня, что это представление. Представление, которым позабавился немецкий офицер. Убить меня для них было проще простого и в тамбуре, и здесь. Оружие есть, а выстрелить могли откуда угодно. И не было им смысла из-за пьяного эсэсовца подставлять себя под пули моего ППШ. Значит, боятся! Конечно же, боятся... Поворачиваюсь к радисту и хрипло приказываю: - Давай на функштацьён! - Обер-лейтенант, айн момент,- отвечает он и подходит к столу офицера. Вытягивается, затем наклоняется. Получив приказание, радист возвращается и, небрежно бросив; "Битте шен", идет вперед. Я за ним. За мной шагах в пяти двое. Проходим еще одно помещение. В нем немцев не меньше, если не больше. Некоторое время петляем по узеньким бетонным коридорам и проходим мимо стальной двери, за которой в такт сигналам Морзе слышится прерывистое гудение трансформатора. - Функштацьён? - показываю на дверь автоматом. - Наин,- отвечает радист и идет дальше. - Цурюк! - кричу я и направляю на него автомат.- Назад! Радист пятится, а двое в темно-синем приближаются. Разворачиваюсь и снова: - Цурюк! - Они отходят. Показываю на дверь и подзываю радиста.- Открывай! Он дергает. Дверь не поддается. Перегоняю радиста к тем двум, чтобы видеть троих, и нажимаю на дверь. Она и в самом деле заперта изнутри. Недалеко, на этой же стороне прохода, еще одна закрытая стальная дверь. Толкаю ногой. Дверь распахивается, и через небольшое помещение с электрическими щитами вижу радиостанцию. Вскакиваю в щитовую и мигом задраиваю за собой дверь. - Обер-лейтенант, там нельзя, мина, капут! - надрывается за дверью радист. Молча проверяю выходы из рубки в коридор. Обе двери задраены. Передатчик продолжает работать. Сгоряча хочу разбить лампы, потом раздумываю. Радиостанция мощная, еще пригодится. Передатчиком, повидимому, управляют с приемного центра, прикидываю я, значит, рядом должен быть второй, параллельный ключ. Нахожу его и нажимаю, чтобы помешать гитлеровцам. Фашистский радист продолжает выстукивать. Ключ у передатчика не действует! Наконец обнаруживаю переключатель. Отключаю немца от радиостанции и тут же медленно передаю: "Басин, Басин, я заперт в радиорубке бункера, здесь нем..." Окончить фразу не удалось. Немцы выключили не только передатчик, но и освещение. Мощный аккумуляторный фонарь остался у Фоменко, а у меня лишь слабенький трофейный, с разряженной батареей. Он горит тускло. Выключаю его. Еще пригодится. Темнота стала плотной, а вместе с ней пришли запахи и звуки, которых раньше не замечал. Пахнет изоляционным лаком от перегретых проводов и деталей радиостанции. Гдето стучит дизель, вызывая легкую вибрацию пола. За дверью возня. Жарко. Снимаю шинель и сижу в темноте. В голове одно: "Где Фоменко? Приняли ли мое сообщение наши радисты?"
Читать дальше
