Алексей Смирнов - Мираж

"Ну, хорош", - сказал тот, что был не в настроении.

"Я его не в первый раз вижу, - заметил второй. - Сейчас позову ментов", - и он потянулся за рацией.

"Зачем это? - возразил первый. - У них таких пруд пруди. И вообще нечего их баловать, дармоедов. Самим сгодится".

"Ты чего, Бык? - удивился дылда и поправил пилотку с вышитым серебряным крестом. - Охота с ним возиться? Тоже, находка".

Бык сосредоточенно меня изучал.

"Курочка по зернышку, - сказал он. - День только начался, в участке покамест пусто. Тебе что, лишние очки не нужны?"

Напарник с сомнением пожал плечами.

"Можно, конечно... Но по очкам-то за этого много не выйдет, а? Может, ну его?"

Но Бык оказался жадным и азартным. Он решительно хлопнул в ладоши, нагнулся и вцепился в мой ворот.

"Пошли, дорогой, - весело и зловеще позвал он. - Ну-ка, шевелись, подымайся".

"Погоди, я хоть машину вызову, - раздраженно сказал коллега. - Волоком я его тащить не собираюсь. Зря я, что ли, душ принимал?"

Я видел, что попал в беду, но не мог произнести ни слова.

"Сорок седьмой, - буркнул полицейский и недовольно встряхнул рацию. Ч-черт... Сорок седьмой! Да, это я. Подъезжай к гадючнику... Да кадр тут один отдыхает. Ага, в жопу бухой. Ты меня учить будешь? - заорал он вдруг, обозленный, что ему выговаривают за чужую затею, которая ему самому не по душе. - Гони сюда живо! Чтоб был на месте через две минуты! Аминь".

Меня, брезгливо кривясь, подхватили, швырнули в фургон. Я только успел подняться с пола и устроиться на лавочке, как уже пора было выходить. В участке нам не обрадовались.

Молодой чиновник хлопнул по столу так, что свеча пред образом Великомученика Серена едва не погасла.

"Вы что! - завопил он, хватаясь за голову. - Здесь вам что - трезвак? На хер он мне сдался?"

"Cолнце мое, - Бык ласково заворковал, склонившись к нему через стол. Клиент-то не простой. Ты в глаза, в глаза-то всмотрись..."

"Делать мне больше нечего, - бушевал чиновник. - Может, мне каждую сволочь - под микроскоп? Каждую пьянь..."

"Не каждую, Гарик, - елейным голосом внушал Бык. - Это пьянь особенная. Он с чувством жрет, с тоской, он грех заливает. Он не от тупости пролетарской накачался. Его надо спасать, помогать ему... Пусть облегчит душу, покается. У него там дерьма очков на триста, спорим?"

"Триста? - Гарик онемел. - Триста - за этого?"

"Спорим? - настаивал Бык. - Итого - по полтораста на рыло, мамой клянусь".

"Ну, ты гад, - восхищенно молвил Гарик. - По полтиннику начислю, о большем и не мечтай".

Бык, скроив унылую мину, подмигнул напарнику. Тот с уважением кивнул еле заметно, но чиновник замечал все. Он, однако, уже остыл.

"Сволочи вы, - усмехнулся он. - Полтинник и хотели, да? Ладно, шут с вами, - он посмотрел на меня, я по-прежнему молчал. - Ну, тут секунды довольно будет", - решил он.

По-моему, я об этом еще не говорил: важно не столько число людей, которых посвятят в твои тайны, гораздо важнее- период раскрытия, длительность покаяния: от секунды - до высшей меры, двух минут.

"На кого же мне его замкнуть? - размышлял вслух Гарик. - Вот что, просиял он, - пущу-ка я трансляцию на сорок пятый, корпус четыре. "

Бык расхохотался.

"Это образцово-показательный, что ли, дом?"

"Ну, - кивнул Гарик. - А то заплыли жиром, загордились. Пусть посмотрят, что бывает. Пусть допрут, что и с ними может быть так, - он ткнул в мою сторону пальцем. - Как говорится, от тюрьмы да от сумы... Черт, он же в дрезину пьяный! - вновь разгневался чиновник. - На вчерашние дрожжи... и на позавчерашние... Как мне его замыкать, скажите на милость?"

"Ничего, - утешил Бык. - Проспится к вечеру. Только не вздумай его похмелять. И воды не давай. Будет тебе сеанс - пальчики оближешь".

Глава четвертая

МИРАЖ - 6

ВЗГЛЯД ВАСИЛИСКА

... Если он останется сокрытым и предастся всем мукам раскаяния, он станет демоном и, как таковой, окажется уничтоженным.

Серен Кьеркегор, "Страх и трепет"

Меня разбудила мысль о веревке. Она, мысль, не была вызвана тем, что мне предстояло: о том я просто забыл, не до конца еще проснувшись. Меня бил озноб - знакомый, привычный. Обезвоженный маис бесновался, не желая больше такой жизни ни себе, ни мне. Веревка заполнила все помыслы, до дрожи реальная, прочная, мыльная, с просторной петлей. Она терялась под потолком, не находя крюка. Я повернулся лицом к стене и снова закрыл глаза, но сон уже отлетел. Потом веревка сгинула из воображения, и все навалилось скопом: тошнота, голая жесткая койка, холод камеры, смеющийся Бык, находчивый Гарик, Момент Истины.