Алексей Смирнов - Прикол

"Тьфу!"- дядька, утомленный, отступил. "Да, пожалуй", - согласился Карклин и тоже сдался. Едва они снова очутились на платформе, двери сомкнулись, и поезд тронулся. Карклин попятился, не отрывая взгляда от салона, где начиналась удивленная возня. Чье-то лицо развернулось к окошку, Карклин увидел вытаращенные глаза и разинутый рот. Вокруг кого-то невидимого образовывалась воронка, оставляя невидимку в центре, и тот уже стремглав летел по спирали воронки другой, которая Бог знает, чем кончается и куда приводит.

2

Карклин сел в поезд, шедший в противоположную сторону. На следующей станции он вышел, поднялся на поверхность, пересел в автобус.

Разочарования не было, но не было и удовлетворения. Словно съел сытный, но невкусный обед. Внутренний покой, временно приглушенный азарт ищейки, новые хлопоты в будущем.

Над Раскольниковым Карклин презрительно смеялся. Ни в чем нет греха, можно все. Только никто не может всего, не отказавшись от себя, а Карклин давно и просто отказался.

Когда все только начиналось, он малодушно посетил врача.

Врач занимался частной практикой, визит был анонимный.

- Ну, слушаю вас, - сказал Карклину молодой человек с умным лицом. Очень молодой и очень образованный.

Карклин приподнял брови, ненадолго задумался.

- Похоже, у меня неприятные навязчивости, - сказал он после паузы.

Доктор кивнул.

- Это распространенная штука. Человеку страшно хочется совершить некое действие, но внутренняя цензура не пропускает импульс, заменяя его более безобидным, но бессмысленным актом. Какого характера ваши навязчивости?

- Характера?.. Говорю вам - неприятного. Я испытываю непреодолимое желание исподтишка воткнуть в кого-нибудь острый предмет.

И Карклин замолчал. Это было ошибкой, его молчание оказалось излишне красноречивым.

Врач откинулся в кресле и помолчал, рассматривая Карклина. Потом он осторожно, с напускным профессиональным безразличием осведомился:

- Вам... вы когда-нибудь пытались реализовать это ваше намерение?

Карклин все понял. Он поджал губы и ответил доктору долгим непроницаемым взглядом. Затем он встал и быстро вышел из кабинета, не прощаясь. У него появилось еще одно сильное желание: протереть носовым платком дверную ручку.

Как назло, в тот миг он испытывал особенно острое влечение. Если верить медицине, оно представляло собой цветочки по сравнению с ягодками, придержанными внутренней цензурой. Понимая, что отчаянно рискует, и что врач, случись ему прознать о происшествии, без труда сложит один и один, Карклин втиснулся в битком набитый трамвай и, на следующей остановке выходя, убил простецкого вида пенсионера. Публика решила поначалу, что деду стало плохо с сердцем. Так оно, в сущности, и было, хуже некуда, шило вонзилось точно под левую лопатку.

Вечером по городскому телевидению выступил некто Зачесов, оперативно-розыскной работник. Он сообщил, что в городе с недавних пор действует опасный маньяк, серийный убийца, подбирающий себе жертвы в толпе. Маньяк не отдает предпочтения какой-то отдельной категории лиц и действует без разбора, наугад. Карклин, поглощая овощное рагу, изучал оперативника, похожего на румяного волка. Сыт, но в глазах полыхает хищный туберкулезный огонь.

- Хоть на улицу не выходи, - заметила жена, пристраиваясь рядом.

- И не надо, - пожал плечами Карклин. - Сидишь себе в "ауди" - и сиди. Я думаю, что в магазинах, которые ты посещаешь, не бывает толпы.

Он не отрывал глаз от экрана, пытаясь угадать начинку Зачесова.

"Сыщик - шар, но только в том случае, если его спалило изнутри", подумал Карклин.

Существование людей-шаров являлось его гипотезой - не слишком оригинальной, но от того не меньше нуждающейся в проверке. Внутренние пустоты организма - как естественного происхождения, так и искусственные были предметом долгих размышлений Карклина. Одна лишь мысль о том, что человек на девяносто, или сколько там, процентов состоит из воды, возбуждала воображение. Мерещился взрыв, силой которого сухие ошметки разбрасываются в километровом радиусе: взрыв, вызванный мгновенным испарением вездесущей телесной жидкости. Эта и другие фантазии не были мучительными; они, скорее, смахивали на пресную умственную жвачку, изжамканные шарики которой нужно иногда обновлять, меняя пластинку, но вкус всегда один и тот же, знакомый, сначала - мятный, потом - со скучным оттенком туалетного мыла. Когда-то Карклин начал с пустоты душевной; он давно подозревал, что существуют на свете люди, носящие в себе вакуум, но сперва ограничивался пониманием этого ничто в метафорическом смысле, онтологически приравнивая пустоту ко злу, которого, как известно, сущностно нет. Это приведение одного к другому происходило механически, в силу бездумно усвоенной традиции, однако со временем Карклин пошел дальше. Он, с общепризнанных позиций будучи уже совершенно сумасшедшим, допустил наличие в природе лиц, пустых внутри физически.