Ив Соколов-Микитов - Чижикова лавра

По лету довелось мне переплетать книги для одной русской дамы, проживающей в городе. Муж у нее здешний, человек известный, писатель. Много я на него любовался: высокий, бритый, с седой головою, и какой-то весь не по-нашему складный. Оставили они меня обедать. А сидел у них гость из Парижа, бывший депутат думы, и портреты его я видел еще в России. Был он невысокий и чистый, с серебряной бородою, и руки пухлые, мягкие, с обручальным колечком, и разводил он ими особенно, и будто что гладил. Заметил я, что фальшивые у него зубы, и что жует он частенько по-мышьи, а за едою причмокивает языком, и какие-то неверные у него глаза. И за все время обеда разговаривал он один и очень аккуратно кушал котлетки, и почему-то ничего не осталось у меня в памяти от его разговора.

И подумал я, на него глядя, что знают такие-то не больше нашего о России, а, быть-может, и поменьше...

А каких, каких не наслышалися мы тут вестей!

Так-то раз прибегает к нам наш мичман, точно с цепи, в руках газета:

- Господа, едем!

- Куда едем?

- Едем, едем! В Россию!

Были мы в тот раз все дома, даже Выдра лежал на своей койке, задеря по обыкновению ноги.

Разумеется, все подхватилися, кроме Выдры. Оживился и повеселел Лукич.

Окружили мы мичмана, спрашиваем:

- Где, где, покажите!

Сунул он нам газету и тычет пальцем:

- Вот читайте!

Стали мы разбираться, и точно, большими буквами: - "В Москву вступил генерал Брусилов!" - Смотрим, газета большая, солидная, все очень точно. - Верить нам или не верить?

И вдруг из угла, с Выдриной койки, этакий рассыпчатый бас:

- Брехня!

Точно окатил нас водою.

Так раззадорил он мичмана, - даже слюною забрызгал:

- Как так брехня? Тут факт, телеграмма, и надо иметь дубовую, как у вас, голову!..

Повернулся Выдра на другой бок, точно ничего не случилось, и слышим опять из угла:

- Брехня!

А на поверку вышло по Выдриному.

Вот с этим Выдрою и получилась по лету история, и неожиданно открылася вся его тайна.

Гуляем мы раз с Сотовым в парке, где всякое воскресенье народу собираются большие тысячи. Есть там особая аллея для верховой езды, и каждый праздник катаются богачи и знатные лорды, и тогда можно на них смотреть. Разъезжают они по этой аллее на кровных лошадях взад - вперед, мужчины в цилиндрах, а дамы в длинных шелковых платьях, бочком, и в руках хлыстики. И знаменитые у них лошади: головы маленькие, сухие, а ноги, как струны, и в резиновых кольцах...

А простой народ гуляет по всему парку. Приятно здесь ходить по траве, не разбирая дорожек, и трава на удивление зеленая и густая, и вытоптать невозможно. Полагаю я, что это от большой здешней сырости и туманов.

В этом же парке имеется особое собачье кладбище. Все как следует: мраморные памятники и надгробия с надписями, есть даже собачьи часовни. Хоронят здесь собачек богатые дамы, и писали недавно в газетах, что похороны такой собачонки обошлись одной знатной лэди больше пяти тысяч фунтов. - Пятьдесят тысяч на наши деньги, - вот наш брат и подумай!

Помню, пошли мы с Сотовым в то место, где собираются митинги, и всякие ораторы произносят перед публикой речи. Видим, - везде кучки народу, и над каждой кучкой на возвышении что-нибудь говорят. Подошли мы послушать, - видим: человек высокий, черный в арабской чалме и белом балахоне. Лицо темное, малое и глазищи, как уголья, а ручищами так и загребает.

Стали мы его слушать.

А это проповедник мусульманской религии и предлагает всем принимать турецкую веру. Уверял он слушателей, что скоро свету конец и пора людям спасаться. Посмотрел я на слушателей: стоят, сосут свои трубки, поплевывают, шляпы насунувши и ни-ни. Ни единого звука, точно и не для них говорилось.

Кончил турок, стал всем раздавать листочки. А там тоже о коране, о Магомете и о конце света, и адрес приложен, куда приходить за спасением.

Взяли мы по листочку на память.

Пошли дальше по кучкам и чего-чего ни наслушались: о религии, о спасении души, о революции, о большевиках, о России. И везде-то слушают, стоят преспокойно, поплевывают и сосут свои трубки.

Обошли мы так несколько кучек и вдруг слышим: голос знакомый. Оглянулися мы и не верим глазам: Выдра!

Подошли нарочно поближе, думаем, что ошиблись, - нет, самый он, стоит на помосте, без шапки, ручищами ухватился за перильца, - его волосье, и лицо в оспинах, и рот большой, скривленный. Вот, думаем, притча! Стали слушать, - господи, боже мой!

Рассказывал он, будто бежал недавно из России, и будто хотели его там повесить, и вырвался он из тюрьмы, подкупив стражу и задушив трех комиссаров. Будто с его отца живьем содрали в Москве шкуру, и что с голодухи в тюрьме целый месяц питался он живыми вшами.