Ив Соколов-Микитов - Чижикова лавра

Очень нам было в те дни беспокойно. И многие тогда пожалели, что не убежали в Россию. Опять прекратились наши пайки. И как незваные гости, отгуливали мы чужое похмелье.

А был то ноябрь. Видели мы и наблюдали, как рушится прежняя крепкая Германия. Не узнавали людей.

В то время появился в городе сын моего знакомого, солдат. При наступлении на Париж получил он третью рану, ходил с большой забинтованной рукою, посерел больше, и страшнее трепетало его правое веко.

Он собственноручно снял со стены портрет Вильгельма и первый объявил, что в Германии революция, и что он член совета солдатских депутатов. Он забегал к нам, говорил речи, взмахивая своей белой и жалкой рукою, и вскоре уехал. И без него городок остался тревожным и растерянным, собирающим свои крохи.

В те дни гужом тянулись с запада поезда. Серые люди с солдатскими ранцами, без винтовок, в маленьких бескозырках и в стальных шлемах покрывали их саранчею. Они лежали на крышах, свешивались в открытые окна, висели на ступеньках.

И старые люди, сросшиеся с прежним порядком, слушали, как катилось новое страшное слово: республика, а с ним и другое, не менее страшное: мир.

А вскоре пришло для нас предложение: помогавшая нам держава предлагала всех офицеров-керенцев взять на свою землю. Обещали нам при первой возможности отправить на родину. Мы потолковали и согласились, тем более, что на скорое возвращение пропала наша надежда, и ходили слухи, что всех нас, керенцев, будут в России судить.

Отправили нас перед рождеством, в декабре. Ехали мы через Данию, сухопутьем. Там посадили нас на пароход, большой, белый, пахнущий краской, и под охраною миноносца пошли мы к новому берегу.

А я дорогою думал: как сложилась судьба, и какая сила разбрызгала людей по всему свету, до того мирных и привязчивых к месту!

Высадили нас в понедельник, утром, и того же дня отправили дальше в самый большой город в Европе.

VI

И верно: очень это большой город и великолепный!

Много я перевидел городов в России, больших и малых, но даже и сравнивать невозможно. Это как перед Москвою наше Заречье, где капустные огороды.

И очень я подивился здешнему народу. Был я в те дни, сказать, как пущеный из тюрьмы и бегал целыми днями, покудова ноги носили, и много нагляделся.

Спервоначалу очень казалось необыкновенно и даже так, словно совсем не знают нужды, и нет людей, чтобы голодовали. А потом уж на своей шкуре узнали, что и здесь нужда, а если не больше, то, пожалуй, нашей и потужее, потому, - на последний конец, не пойдешь, как у нас, с ручкой, а если прихватит безысходность, конец один: ложись как собака под куст. Казалося нам сперва, что совсем нет в этой стороне нищих, а потом разглядели, что нищих, пожалуй, и побольше, только тут они по особому, при воротничках и обязаны иметь вид веселый и бодрый, чтобы не оскорблять всеобщего благообразия. Узнал я впоследствии, что запрещает здешний закон собирать милостыню, и каждый обязан заниматься работой, потому и ходят по улицам люди с трубами, бьют изо всех сил в барабаны, или сидят на панели и рисуют по асфальту мелом картинки. Теперь-то все примелькалось и обжилось, и гляжу я на все это как на привычное, а по первому меня поразило: что за развеселые люди гремят в барабаны! Теперь я хорошо понимаю, что тут, ежели по-нашему, ради Христа, да на глазах слезы, - хоть год торчи на угле, ни единая душа не подаст! По первому казалось нам в диковинку, а теперь присноровились и наши. Проходил я этими днями по одной улице, гляжу, - барабанят (тут очень большой почет этому инструменту, и каждое воскресенье слышно, как проходит по улицам Армия Спасения). Вижу - один держит на животе огромный барабан, весь изогнулся, а двое дуют в трубы. Тот, что на барабане, как-то ловко выделывает палками и этак и так, будто жонглер в цирке, - подошел я поближе, гляжу: на барабане ленточка наша трехцветная, российский государственный флаг, и на трубах банты из национальных цветов, присмотрелся, - наши, русские офицеры!..

Разумеется, кого не научит нуждишка, как лыки драть.

Было же нам по первому времени даже прекрасно. Отвели нам помещение, казармы, на двоих комната. Содержание положили офицерское, одежду, белье, даже цветы каждый день свежие на столе. По утрам варенье из апельсинов, чай с молоком, брикфест, потом обед и больше мясное, тяжелое и без хлеба. Очень мы тогда удивлялись, что едят здесь без хлеба, и суп только два раза в неделю, а потом попривыкли и даже понравилось.

Теперь я так полагаю, что очень этот народ живет по себе, потому что кругом море, и большая у них власть, а детей они сызмальства научают о себе думать гордо. Очень тут ребята бедовые, сорванцы, и все, как один, в штанишках, коленки голые, этак всю зиму.